– Отведи меня к ним.

– У меня нет ни времени, ни денег на тебя тратить. Ты только хлеб зря ешь, да еще и командуешь. – Она повысила голос. – Какой от тебя толк? Или ты собираешься через месяц сказать мне, что не знаешь, кто это сделал, и раскопал не больше, чем сейчас?

– Я собираюсь найти тех, кто это сделал, – сказал Монк без тени улыбки и без намека на любезность. – Если ты не хочешь платить, я займусь этим для себя. Но информация будет принадлежать мне. – Он холодно смотрел на нее, чтобы она не заблуждалась насчет его намерений.

– Ладно, – тихо сказала Вида наконец низким голосом. – Я отведу тебя к Белле и к Мэгги. Давай, вставай. Нечего сидеть целый день возле моего огня!

Не потрудившись ответить, Монк двинулся за ней к выходу; пальто он накидывал в дверях, когда они выходили на улицу. Уже стемнело, и все вокруг заполнил густой туман. Он хватал за горло, сырой, холодный, кислый от сажи и запаха гари.

Звука своих шагов они не слышали – их сразу поглощал туман. Едва минуло пять вечера. На улице было полно людей – нищие собирались под дверями, отчаявшись выпросить подаяние или найти способ подзаработать; кто-то еще пытался продать спички, шнурки и тому подобную мелочь. Некоторые пешеходы спешили по делам – законным и незаконным. Карманники и специалисты по срезанию кошельков выныривали из тени и тут же бесшумно в ней растворялись. Монк знал, что носить при себе ценности здесь нельзя.

Держась поближе к стенам, он шагал за Видой Хопгуд по переулкам, а на границе сознания маячили воспоминания. У него возникло мимолетное ощущение, что он бывал в месте похуже этого – там царили насилие и опасность. Уильям прошел мимо окна, наполовину залатанного соломой и бумагой, – жалкая попытка защититься от холода. В какой-то момент возникло ощущение, что если он повернет голову, то увидит за окном что-то знакомое, но там оказались размытые желтые лица в свете свечи: бородатый мужчина, какая-то толстуха и другие, такие же чужие ему люди.

Кого он ожидал увидеть? Сейчас определяющим чувством было ощущение опасности, а думал он лишь о том, что нужно спешить. От него зависят другие люди. В голову почему-то лезли мысли о каких-то тесных проходах, о том, как неудобно ползти на четвереньках по туннелям, зная, что в любой момент можешь нырнуть головой вниз, в канализационный колодец, и утонуть. То была любимая уловка воров и фальшивомонетчиков, прятавшихся в огромных прогнивших зданиях «Святой земли», расположенной на семи или восьми акрах между Сент-Джайлзом и Сент-Джорджем. Они наводили погоню на ложный след, заставляли бегать по переулкам, подниматься и спускаться по лестницам, а сами через люки уходили в подвалы, сообщающиеся друг с другом и тянущиеся на сотни ярдов. Человек мог выскочить из-под земли в полумиле отсюда, а мог затаиться и всадить нож в глотку преследователю или открыть люк, чтобы тот свалился в выгребную яму. Полицейские спускались туда только с оружием, большими группами и очень редко. Если уж преступник решил залечь на дно, его можно год не увидеть. Логовища сами себя стерегут, и никому не хочется лезть туда на свою погибель.

Сколько же лет назад это было? Паба «Потрясающий Джо» больше нет. Это Монк знал наверняка. Он ходил на угол, где раньше стояло это заведение. По крайней мере, ему казалось, что раньше оно там стояло. Вообще вся «Святая земля» определенно переменилась. Самые обветшавшие здания исчезли, разрушились, и на их месте построили новые. Цитадели преступного мира рухнули, их мощь растаяла, как дым.

Откуда взялись эти воспоминания, когда это было? Лет десять, пятнадцать назад? В те времена они с Ранкорном, оба молодые и неопытные, сражались плечом к плечу, прикрывая друг другу спину. Это было товарищество. А оно невозможно без доверия.

Куда же оно подевалось? Разошлись ли они постепенно, после дюжины мелких ссор, или внезапно, из-за скандала?

Монк не мог вспомнить.

Вслед за Видой Хопгуд он прошел через небольшой двор с колонкой; выйдя из арки, они вдруг оказались на удивительно оживленной улице, потом свернули в другой переулок. Холод пробирал до костей, туман укрывал все вокруг ледяным саваном. Монк прекратил ломать голову и сказал себе, что ничего этого больше нет, есть только настоящее, его злость на Ранкорна, презрение к нему и понимание, что Ранкорн его ненавидит и, как это ни горько осознавать, руководствуется этим чувством. Даже если это противоречит его интересам, его достоинству и всему, к чему он, Ранкорн, стремится, ненависть кипит в нем с неконтролируемой силой. Она лишает его рассудка.

– Пришли! Что с тобой такое? – Голос Виды оборвал его размышления.

– Ничего, – бросил он. – Это здесь живет Белла Грин?

– Конечно! А какого черта мы сюда пришли, как ты думаешь? – И она принялась колотить в покосившуюся дверь, выкрикивая имя Беллы.

Через несколько минут им открыла девочка лет двенадцати, а может, пятнадцати. Длинные вьющиеся волосы она завязала узлом, лицо было чистое, а зубы – отличные.

Вида спросила насчет Беллы Грин.

– Мама ушла по делу, – ответила девочка. – Она скоро вернется. Хотите подождать?

– Да. – Виде не хотелось откладывать дела, даже если бы Монк согласился.

Но внутрь их не пустили. Очевидно, девочку предупредили, как вести себя с незнакомыми людьми. Она захлопнула хлипкую дверь, и Монк с Видой остались на холоде, на крыльце.

– Пивная, – тут же сказала Вида, ничуть не обидевшись на девочку. – Пошла в пивную купить Джимми бутылочку. Глушит боль, бедняга.

Монк не стал спрашивать, от чего страдает хозяин – от физической боли или от охватившего душу тупого отчаяния. Вопрос был риторический – и с тем и с другим жить одинаково тяжело.

Предположение Виды оправдалось. В шумной и грязной пивной, заполненной взрывами хохота, звоном бьющегося стекла и пьяными женщинами, жмущимися друг к другу ради тепла и удовольствия почувствовать хоть что-то, кроме холодных камней, они нашли Беллу Грин. Она шла к ним, обеими руками, словно ребенка, прижимая к груди бутылку. Для ее мужа, человека, которого она проводила отдать долг родине целым, полным отваги и надежд, а получила назад калекой, страдающим от постоянных болей и без всякой надежды смотревшим в долгое беспросветное будущее, это было средство пусть ненадолго, но забыться.

Позади нее какая-то женщина, зарыдав, медленно повалилась на пол; упившись джина, она не смогла сдержать слез жалости к самой себе.

Белла увидела Виду Хопгуд, и на ее усталом лице отразилось удивление и нечто, очень похожее на смущение.

– Надо поговорить, Белла, – сказала Вида, не обращая внимания на бутылку. – Я не хотела. Знаю, что у тебя своих хлопот хватает, но нужна твоя помощь.

– Моя помощь! – Белла ничего не поняла. – В чем?

Повернувшись, Вида вышла на улицу; там ей пришлось переступить через лежавшую на булыжниках женщину, уже не чувствующую холода. Монк шел следом; он знал, что поднимать несчастную бесполезно. По крайней мере, больше она не упадет. Замерзнет и промокнет, но синяков будет меньше.