Девушка радостно кивнула головой. Маляров повернулся кТимуру.

– Видишь, какая сейчас молодежь? Им только восемнадцать, аони уже готовы в петлю лезть. Это я пошутил, Никита. Ты знаешь, сколько парнейтебя сейчас завидуют. Такую девчину себе отхватил. Самую красивую в нашемдворе.

– Нет, – вдруг сказала она, – это я его отхватила. И никомуне отдам.

– Правильно, – поддержал ее Маляров, – пошли, Тимур, небудем им мешать.

Они продолжили свой подъем. Уже перед своей квартиройМаляров достал ключи и вдруг обернулся к своему другу.

– Наверно, мне тоже не повезло. Все время думал о чемугодно, только не о своих женах. Вот они от меня и уходили. Может, они былиправы. Как ты считаешь?

– Не знаю, – ответил Караев, – я тоже разведен. Время сейчастакое. Людям трудно друг с другом.

– У тебя хотя бы сын есть, наследник, – мрачно заметилСемен, – а я так и проживу бобылем.

Они вошли в квартиру. И в этот момент раздался звонокмобильного телефона Караева. Было уже достаточно поздно, и он удивленно достализ кармана аппарат. Номер позвонившего не высвечивался. Он нахмурился, ему непонравился этот ночной звонок.

– Здравствуйте, – услышал он уже знакомый голос, которыйслышал несколько дней назад, – мы снова хотим с вами встретиться, ТимурАркадьевич. Когда вы можете к нам приехать?

– Это так обязательно? – спросил Караев. – Вы не можетесказать все, что вам нужно, по телефону?

– Увы, не можем. Телефоны плохо работают, да и связь сейчасненадежная. Даже по правительственному могут позвонить совсем не те люди, закоторых они себя выдают, – явно издеваясь, сказал этот глуховатый голос. Ивдруг Тимур понял, кто это может звонить. Словно мгновенное озарение. Илиинтуиция.

– Давид Александрович, зачем эти фокусы? Я ведь прекраснопонимаю, кто мне звонит...

Замешательство было очевидным. Кучуашвили говорил по-русскибез акцента, но гортанность голоса трудно было скрыть. Караев, выросший в Баку,хорошо знал, что ни один грузин, родившийся в Грузии и начавший говорить насвоем родном языке, не мог потом говорить по-русски без акцента. Но если грузинс самого детства говорил по-русски, то в этом случае его акцент не ощущался.Очевидно, Кучуашвили был московским грузином и его акцент не чувствовался. Ногортанность глуховатого голоса проскальзывала.

– Такой умный офицер и не нашей стороне, – вдруг сказалнеизвестно почему Кучуашвили. – Если вы меня узнали, тем лучше. Значит,разговор будет более предметным. Завтра утром за вами заедет машина. В восемьутра. Вы спуститесь вниз и сядете в эту машину. Большой джип «Чероки» сзатемненными стеклами. Они знают, куда вас привезти.

– Почему вы так уверены, что я сяду в эту машину и вообщезахочу к вам приехать?

– Вы приедете, – сказал Давид Александрович, – иначе вашВолодя не сможет вас увидеть.

– Что? – крикнул Тимур. – Что вы сказали?

– Только без истерики, полковник. Завтра утром мы пришлем завами машину. И не беспокойтесь за сына, с ним ничего страшного не произойдет,если вы будете вести себя благоразумно. До свидания.

Кучуашвили положил трубку. Караев прислонился к стене. Семенозабоченно взглянул на него, уже понимая, что произошло нечто невероятное.

– Что случилось? – спросил Маляров.

– Они взяли Володю, – с трудом выдавливая слова, сообщилТимур, – и хотят, чтобы завтра я к ним приехал. Это был сам Кучуашвили. Он саммне позвонил.

– Когда и где ты должен сесть в их машину? – сразупоинтересовался Семен.

– Завтра утром у твоего дома будет стоять их автомобиль.

– Мы устроим засаду, – предложил Маляров, доставая телефон.

– Нет, – твердо сказал Караев, – все уже закончилось. Онинас переиграли, Семен. По всем статьям. И завтра я поеду к ним один. Извинименя, но речь идет о моем сыне.

– Ты не вернешься, – сказал Маляров, – они тебя уже неотпустят. Ты слишком много узнал.

– Мне уже все равно. Зато отпустят Володю. – Он прошел вкомнату и буквально свалился на диван. И в очередной раз вспомнил, что ужебольше недели не разговаривал с сыном.

В итальянском ресторане «Марко» всегда полно посетителей. Онприехал сюда, чтобы пообедать со своим знакомым журналистом. Питер Слоун былодним из тех журналистов, которые формировали вкус читателей, публикуякритические эссе о вышедших новых книгах. При этом Слоун обращал внимание напереводную литературу, что было большой редкостью для американского читателя.Здесь не любили и не понимали литературу, переведенную с других языков.Американцы искренне полагали, что почти все шедевры создавались на английскомязыке. К английской литературе отношение было терпимым, к французской инемецкой снисходительным. Про русскую знали, что она очень трогательная ивеликая, но в большинстве своем ее не читали. Если бы средний американец узнал,что в мире существует такое количество языков, на которых создаютсялитературные труды, он бы очень удивился. Впрочем, это была проблема уже многихстран, называющих себя цивилизованными. Успехом пользовались в основном книгиместных авторов и редкие бестселлеры, переведенные с других языков и популярныево всем мире.

И хотя просвещенные американцы читали Толстого и Достоевского,знали драматургию Чехова, но даже они не продвигались дальше несколькихфамилий, среди которых могли быть Пастернак, Бродский, Шолохов, Солженицын. Даи то только потому, что эти авторы когда-то получили Нобелевские премии. Слоунвозмущался узостью мышления своих читателей, обрушивая на них град имен иназваний книг, но признавал, что в списках самых популярных книг, формируемыхисключительно по продажам, находились только американские авторы, к тому жеразбавленные политиками, публикующими свои мемуары.

Константин соглашался с ним еще и потому, что Слоунвысказывался о качестве переводчиков, обычно находя их скучными и пресными.Слоун стажировался в МГУ и хорошо говорил по-русски. Именно это позволяло емусравнивать качество двух текстов, убеждаясь в том, что переводчики работают невсегда точно и правильно.

Переводчику было за пятьдесят, и он приезжал в Москву, ещекогда она была столицей советского государства. Тогда, в начале восьмидесятых,Москва произвела на Слоуна очень сильное впечатление. Но его визиты в серединедевяностых вызвали некий творческий кризис у журналиста, когда в книжныхмагазинах он не увидел знакомой классики и прежних авторов. На прилавках былиглянцевые книги с убийцами, невероятными монстрами и миловидными женщинами. Повсюдупродавали только детективы, фантастику и женские романы. Слоун был в ужасе.Великая русская литература была погребена под этими завалами. Но, приехав вМоскву еще через несколько лет, он снова удивился. Теперь книжные магазиныстали более цивилизованными, в них продавался гораздо больший ассортимент книг.Отдельно лежали детективы, среди которых были и очень интересные книги. Местнаяфантастика вытеснила зарубежные фэнтези, авторы дамских романов уступили местоавторам-дамам, которые начали писать детективы. А широко издаваемая классиканачала теснить все остальные разделы, занимая все больше и больше места вмагазинах. Одним словом, шел нормальный книгоиздательский процесс, который былхарактерен и для других цивилизованных стран.