только Федор намеревается зайти и, как ни в чем не бывало, подпираю стенку.

– Ты, кажется, есть хотела. Пойдем.

Федор ставит на стол сумку и достает оттуда палку вареной колбасы и хлеб.

– Это мне. Все остальное тебе, – вытряхивает на стол содержимое сумки.

«Кузнечик», «Беловежская пуща», «Аэрофлотские», ириски и… блок с упаковкой жвачек «Love is». Да как он узнал?!

– У рыжей спросил, пока ты в ванной просиживала. Ешь сколько угодно и у посторонних в дар их не принимай.

– Не буду принимать. Только…, – блин, как вот теперь сказать, что сейчас мне хочется не сладкого, а соленого. И я бы не отказалась от половины, ну ладно, четвертины палки вареной колбасы.

– Что не так?

– Все так. Но сейчас я колбаски хочу. Можно мне немножко? Маленький кусочек?

– Нужно.

Глава 26

Глава 26

Не так я себе представляла утро после первого раза. Конечно, я не ждала, что меня завалят лепестками роз. И даже не надеялась, на то, что Федор сорвет цветы с клумбы около подъезда. То, что он одарит меня конфетами и без того высший пилотаж. Но чего греха таить, наутро я хотела увидеть Неповторимого в той форме, в какой он всегда. А не еле стоящего на ногах мужчину, пытающегося делать вид, что все в порядке.

Болеющие мужчины у меня стойко ассоциируются с симулянтами и агравантами. Тридцать семь градусов – это непременно «я умираю, давай напишу завещание». Даже мой папа вел себя почти точно так же, хотя в общем-то был крайне стойким мужчиной. Болеющие мужчины – все поголовно нытики. Неповторимый и здесь выпендрился, подтверждая свою фамилию. Этот товарищ зачем-то преуменьшает свои симптомы, создавая видимость здорового человека.

– Через пару часов поедем, – да прям бегу и падаю. – Я немного полежу, башка болит, – да, ладно? Только голова? Серьезно? И это я еще Е. Банько? И все-таки судьба не справедливо одаривает людей фамилиями.

– А куда мы поедем, Феденька?

М-да… кто-то уже, кажется, в другом измерении, стоило ему только примостить голову на подушку.

– Федечка?

– Да.

– Что да? – прикладываю руку к его лбу. М-да… Яичницу можно запросто поджарить.

Не найдя в квартире ничего из лекарств, я иду в аптеку за градусником и набором простудника. Я ожидала увидеть большие цифры на градуснике, но все же не тридцать девять и пять.

Нехотя, но Федор все же соглашается принять жаропонижающее, и то только после слов «после тридцати сердце может не выдержать».

К вечеру мой больной стал чуть более живым. И даже смахивает на капризного мужика, нехотя принимающего морс. Почти все время спит, но уже не отвечает невпопад, как несколько часов назад.

Когда в комнате заиграл телефон, напрягаюсь не только я, но и Федор, судя по тому, что он открыл глаза, нахмурив брови.

– Не бери, – хрипло произносит он. Беру телефон в руки и на экране высвечивается имя Кротова. – Я сказал, не бери.

– Я просто скажу, что продолжаю болеть простудой.

– На громкую ставь.

– Я не умею.

Больной, а все равно сильный гад, судя по тому, как выхватывает телефон. Нажимает на кнопку и из динамика тут же слышится уже знакомый голос.

– Елизавета Федоровна, ты мне срочно нужна.

– Эм… что за срочность? Зачем?

– А ты не догадываешься? Ну, конечно же, для справления моих физиологических нужд.

– Каких еще физиологических нужд?

– Для секса, конечно, – лучше бы не отвечала, ей-Богу. Зато теперь по выражению лица Неповторимого, я точно поняла – ему становится лучше. Прям взгляд стал более ясным, и он уже не щурится от яркого света. – Да ладно, расслабься. Хочу, чтобы ты сделала мне укольчик, – фух.

– А завтра никак?

– Завтра у меня похороны. Укольчик мне уже не понадобится.

– Вы умираете? Завтра?

– К такому вопросу я не готовился. Нет, пока не собираюсь. Похороны не мои, но мне бы хотелось на них выглядеть лучше других, а у меня поясница болит. Я малость скрюченный.

– Мне очень жаль, но я не смогу приехать. Все же простуда взяла свое. Да и вас заражать не хочется. Выпейте обезболивающее. И… не обижайтесь, пожалуйста. Я правда не могу.

– Да ладно, не переживай. Выздоравливай.

Сбрасываю вызов, и Федор тут же рявкает:

– Не обижайтесь, пожалуйста. Серьезно? А как бы ты с ним разговаривала, если бы меня рядом не было. Ты всерьез не осознаешь, что он за человек? – молчу не зная, что сказать. Я могу ошибаться, но у меня нет ощущения, что Кротов… плохой.

– Тебе надо спать, температура все равно еще высокая.

– Зная, что ты в любой момент можешь к нему сорваться, ты мне снова предлагаешь спать?

– Не пойду я к нему. Сказала же.

– Я тебе не верю. Думаешь, что это кино, где так просто человек, который не имеет никакого опыта, подсунет снотворное другому и обчистит его сейф? Нет, Лиза. Так не будет. А я по глазам твоим вижу, что ты еще не выкинула эту идею из своей головы. Это дурь. Как и то, что я додумался тебя к нему подослать. Мне не нравится это признавать, но я идиот. Я жалею о том, что начал это, но еще есть возможность закончить все без последствий. Когда-то я лажанул, совершенно не думая о последствиях и я не хочу повторения истории.

– Что значит повторения?

– Значит то, что я не хочу, чтобы тебя грохнули. Так понятно?

И тут память мне подкидывает момент, когда я нашла фотографии Федора в ванной. Там на фото с ним была девушка. Как я могла о ней забыть? Он любил ее и ее… уже нет?

– Девушка на фото, которые я нашла в ванной… ты про нее сейчас? Ее ты тоже просил тебе в чем-то помочь?

– Да ничего я не просил ее делать. Просто безалаберно относился к происходящему. Как к должному, есть и есть. У меня в голове была только карьера. Молодой идиот, лезший на рожон. И я не внял никаким знакам и здравому смыслу, что когда что-то роешь, то получают твои близкие. У меня не было близких. О том что могут тронуть Лену, не задумывался. Не родня же, – Лена значит. И, судя по всему, ее уже нет