class="p1">В брежневскую эпоху концепция многоукладности использовалась для оправдания коллективизации и прямого наступления на частный сектор. Однако в 1920-е она служила основой стратегии «использования» частной торговли. Эта стратегия всегда виднелась на фоне, когда Рыков отметил, что «даже и частная лавка является, конечно, шагом вперед по сравнению с тем, что мы имеем» [Рыков 1924: 31], или когда экономист Мингулин процитировал грубую оценку Ленина, что «капитализм есть зло по отношению к социализму, капитализм есть благо по отношению к средневековью, по отношению к мелкому производству» [Мингулин 1927: 28]. Это различие серьезно усложнило разработку единой торговой политики. Уже в 1923 году кризис ценовых ножниц заставил власти переосмыслить свою классификацию частных торговцев и переместить представителей соответствующего класса из категории «хороших» в категории «плохих».

В этой ситуации коммерсантам, лавочникам и торговцам приходилось преодолевать множество препятствий. Даже в тех секторах, которые изначально считались «полезными» для социалистической экономики, некоторые предприниматели сталкивались с неподъемными налогами или оказывались отрезанными от важнейших поставок. Кто-то просто оставался ни с чем из-за изменившегося демографического состава потребителей, а кто-то был вынужден бороться, чтобы сохранить свое место под напором энергичных конкурентов из социалистического сектора. В целом в условиях новой экономической политики лучше всех дела обстояли у тех торговцев, кто начал рано (в 1921–1922 годах), у тех, кто был готов на сотрудничество с социалистическими торговыми учреждениями, кто не зависел от снабжения дефицитными материалами, а также у тех, кто обладал существенными, зачастую ремесленными, навыками. Многие из этих личных и ситуативных качеств торговцы проявляли еще до революции; их предыдущий опыт мог способствовать успеху на ранних этапах НЭПа, помогая обзавестись кредитами, связями и предпринимательскими навыками, однако трансформировавшаяся политическая и экономическая ситуация представляла будущее частного сектора в мрачных тонах без намека на процветание.

Последствия революции для потребителей варьировались в зависимости от их класса и региона проживания. Как уже упоминалось в первой главе, революция существенно ухудшила материальные условия фактически для всех, кто не был занят в сельском хозяйстве, да и многие крестьяне голодали, даже в период с 1918 по 1920 год. Другим крестьянам было выгодно повышение цен на продовольствие на свободном рынке, хотя советские власти пытались ограничить их прибыль, ведя войну против рынка и проводя все более и более успешные военизированные заготовительные кампании. В начале 1920-х годов большая часть сельского населения страдала от последствий разрушительного голода 1921/1922 года, но в последующие годы того же десятилетия уровень сельского потребления заметно вырос. Городские потребители смогли вернуться к своим типичным дореволюционным потребительским привычкам, однако это случилось с запозданием в один-два года по отношению к восстановлению уровня доходов. После эмиграции (и истребления) представителей аристократии совокупный спрос сместился с предметов роскоши в сторону товаров первой необходимости, однако среди рабочих домохозяйств росло потребление и других товаров. Население легко перестроилось, позабыв потребительские привычки, выработанные в период действия политики военного коммунизма (мелкое воровство на рабочем месте, базарная торговля и бартер, посещение столовых), но, как будет показано в четвертой главе, когда страну вновь охватил дефицит, эти привычки легко вернулись в обиход. Таким образом, нельзя сказать, что курс на социализм за первое пореволюционное десятилетие привел к созданию особой «культуры потребления», но некоторые аспекты материальной жизни населения действительно изменились. В ходе первого кризиса были легитимизированы незаконные стратегии выживания, для торговли стали использоваться новые места и родились новые потребительские ожидания. Кроме того, наметился путь к благополучию более широких кругов населения при условии продолжения экономического роста.

Кризис: реконструкция

Основой бюрократического командования является бедность общества предметами потребления с вытекающей отсюда борьбой всех против всех. Когда в магазине товаров достаточно, покупатели могут приходить, когда хотят. Когда товаров мало, покупатели вынуждены становиться в очередь. Когда очередь очень длинна, необходимо поставить полицейского для охраны порядка. Таков исходный пункт власти советской бюрократии. Она «знает», кому давать, а кто должен подождать.

Лев Троцкий. Преданная революция (1936)

Глава четвертая

Возрождение военного коммунизма

Во второй половине 1920-х годов хрупкий компромисс между бюрократическим и рыночным подходами к торговле рухнул. Лавочники-частники бежали с рынка или изгонялись силой, оставляя зияющие дыры в структуре торговли. Пока коллективизация ввергала сельскую местность в пучину хаоса – фактически новой гражданской войны, голод вернулся в Южную Украину, откуда перекинулся на другие регионы. Ухудшение экономической и социальной обстановки, углубление продовольственного кризиса и исчезновение частных предпринимателей заставило государственных и кооперативных торговцев менять графики работы, методы, отношения с центральной администрацией и запасы. К 1930 году НЭП потерял свою актуальность в сфере торговли.

Традиционные оценки решения Сталина о сворачивании НЭПа подчеркивали приоритет индустриализации. Согласно этим оценкам, необходимость выхода за рамки дореволюционной промышленной инфраструктуры, угроза войны (которая в 1927 году казалась неотвратимой) и консолидация личной власти Сталина привели к тому, что в 1928 году власти приняли «левую» программу широкомасштабной индустриализации. Для ее финансирования решили использовать сельскохозяйственный сектор, который производил большую часть экспортных товаров Советского Союза. Крестьян принуждали продавать зерно по ценам ниже рыночных, и после двух лет все более интенсивных, принудительных и безуспешных заготовительных «кампаний» в 1927 и 1928 годах Сталин принял радикальную двунаправленную стратегию. Во-первых, крестьян заставили вступать в коллективные хозяйства, чтобы сделать их более сговорчивыми и в то же время обеспечить производительность за счет размаха этого предприятия. Во-вторых, были закрыты альтернативные пути сбыта крестьянами сельхозпродукции и покупки промышленных товаров. По мере усиления действия антирыночных реформ произошло переплетение противодействующих факторов: потрясения, происходящие с каждым новым вмешательством государства в рынок, требовали дальнейшей реструктуризации бюрократических принципов, что, в свою очередь, подливало масла в огонь революционных стремлений коммунистов. К концу десятилетия начало казаться, что политика интеграции крестьян в экономику исключительно на «социалистических» условиях выполнима. Сталин и его соратники стремились одним революционным усилием покончить с двумя российскими бедами: «частным капиталом» и «отсталостью»[219].

Представление о переходе от эволюционного экономического восстановления к революционной реконструкции, то есть от «большевизма» к «сталинизму», до сих пор по большому счету убедительно. Что касается торговли, принудительное устранение частных магазинов в период с 1928 по 1931 год, несомненно, следует трактовать в более широком контексте экономических и социальных потрясений. Необходимо отметить, что торговая политика двигалась в направлении коренного пересмотра НЭПа еще до того, как частная торговля была сметена вихрем революционной реконструкции в конце десятилетия. Ухватившись за маркетизацию 1921 года как за спасательный круг, советские лидеры держались за нее только до тех пор, пока она была необходима, чтобы оставаться на плаву. Частные