Афродита поворачивается к нам спиной. В изящном повороте со спины она демонстрирует свой обнажённый зад, поэтому так и названа «Афродита Каллипига»

…по-гречески буквально «Афродита Прекраснозадая»…

и может быть имея в виду эту Афродиту, Сальвадор Дали́[315] от собственного имени и от имени всех мужчин решил, что как не изощряйся, именно «зад» и есть вся привлекательность женского тела, если уж зад есть вся привлекательность Афродиты.

В гомеровском эпосе, как считают исследователи, Афродита становится всё более кокетливой, а отношение к ней самого Гомера ласково-ироничным.

Возможно, что и так, возможно, что у Гомера есть свои симпатии и антипатии, и он выделяет Гектора и Андромаху как семейную пару, за которыми не стоит Афродита, поскольку это не её амплуа. Но Гомер и как грек, не знающий стыда и чуждый морализаторству, и как автор эпоса, всегда похожего на бег на длинные дистанции, будто не ты движешься, а всё медленно проплывает мимо, и просто как мудрец, который не стал бы судить богов и героев, как и не стал бы пытаться до конца разгадать мир, полный «шума и ярости», не мог противопоставить примерно-образцовых Гектора и Андромаху, всем остальным богам и героям.

Как бы не был Гомер бесстрастен как эпический сказитель, он прежде всего грек и красота для него и есть высшая правда, есть высшая божественная отмеченность. Гомер не может не восторгаться Еленой и перед этим пиететом даже кровь и смерть не принимаются в расчет. Но ведь Елена и есть земная ипостась Афродиты, через неё Афродита и осуществляет свой божественный порядок или, что то же самое, божественный произвол в мире.

Любовь, вспыхнувшая между Еленой и Парисом, есть самое высокое творение Афродиты. Поступки Елены не обсуждают и не осуждают даже те герои, которые терпят от них урон и несчастья, её поступки не могут иметь обычное земное измерение. Тем самым Гомер отдаёт должное Афродите и её божественному произволу на земле.

У Платона в «Пире»[316] сделана попытка различить, условно говоря, «хорошую» Афродиту и «плохую» Афродиту: этих богинь, на его взгляд, конечно же, две: старшая, что без матери, дочь Урана, которую мы и называем поэтому небесной,

…конечно, о гениталиях Урана ни слова…

и младшая, дочь Дионы и Зевса, которую мы именуем «пошлой».

Моралисту Платону только и остаётся, что разделить Афродиту «небесную» и Афродиту «пошлую»,

…как Афродита у греков может быть пошлой (?!), как вообще возможна «пошлость» у наивно-детского восприятия…

и это разделение попадёт на благодатную почву последующих морализаторских представлений человека о «нравственном» и «безнравственном». При этом, естественно, что Платону придётся изгнать Гомера из добропорядочного общества, а нам вслед за ним трагедии предпочесть мелодраму.

Но потребность становится греком, по крайней мере у европейского человека, останется и при этом, становится греком не по-платоновски, а для Ницше даже не по-сократовски, а как у Гомера, как у Елены и Афродиты. А европейскому человеку, чтобы компенсировать потерю греческого, потерю того, что олицетворяет, символизирует и актуализирует Афродита, придётся придумать психоаналитиков, чтобы хоть как-то приноровиться к возникающему миру в котором «небесного» становится всё меньше и меньше, а пошлое разъедает всё вокруг.

В мировой культуре или, по крайней мере, в её западной ветви, на мой взгляд, есть только одна антитеза Афродиты – Дева Мария. Как христианство и греческая античность взаимотталкивают и взаимопритягивают друг друга, так бесконечно далёкие друг от друга Афродита и Дева Мария, две великие ипостаси женщины.

Обе они абсолютно самодостаточны.

Обе дарят мужчинам великую мужскую судьбу, одна через соблазнение, другая через жертвенность.

В конце концов, разве не одно и то же соблазнять, сводить с ума, смеяться над потугами мужского превосходства, или бесконечно любить мужчин, слабых и ранимых, слабых даже в своём видимом превосходстве и в своей чванливости.

Ещё один пример, совершенно другого толка.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать историю с современным литератором из газеты «Ex – Libris»[317], который как-то работал ночным сторожем в помещении, где стояла скульптура Афродиты:

«Это была самая настоящая Афродита, которую Соллогуб[318] вывез когда-то из Рима. Обнажённая копия с греческого оригинала, две тысячи лет как минимум – вы понимаете в каком обществе я коротал ночи?

Она стояла на лестнице в полутёмной нише спиной к стене, дельфин льнул к её мраморным ногам, а я часами смотрел на неё и не знал, что мне делать: благоговеть или ёрничать?

О ту пору все мы взахлёб читали «Улисса» Джойса[319], которого «зарядила» на год «Иностранка»[320]. Это был гром среди ясного неба и революция № 9, но речь не об этом: в ту самую осень, я как раз дошёл до эпизода, где эротоман Блум зашел поглазеть на скульптуру в Национальном музее. Помните?

«Глаза его, бледного галилеянина, были так и прикованы к её нижней ложбинке».

И вот однажды, за полночь, я не вытерпел. Я отложил журнал, взял стул и поставил его на лестнице у ног Афродиты. Теряя стыд и отчаянно смущаясь, (богиня всё-таки), я обхватил её за ноги и заглянул за спину.

И что же?

Зрелище, которое «мне открылось», превзошло самые дерзкие мои фантазии – на черных от пыли ягодицах я увидел отчётливый след пятерни».

Гомер и Джойс, несомненно, два самых великих писателя западной традиции, а Улисс то ли римейк, то ли парафраз, то ли вариации на тему «Одиссея», и как бы подтверждение того, что «Одиссей», а теперь «Улисс», архетип вечного возвращения домой, а вечное возвращение домой, как выяснилось в XX веке, не бывает без комплексов, подсознательных порывов и прочей подсознательной чепухи. Что до Афродиты, то, как выяснил русский литератор из XX века, её чары не потеряли своего значения, но век другой, теперь ей приходится рассчитывать на закомплексованных эротоманов, оставляющих след своей пятерни на самом пикантном месте.

Можно изгнать Еву из рая, можно разделить Афродиту на две половины, но человеческую природу не переделать. Вот тогда на помощь человечеству будут приходить всё новые и новые истории о Пигмалионе и Галатее.

Вспомним эту историю:

Пигмалион, царь Кипра, знаменитый скульптор, влюбился в Афродиту и поскольку она никогда бы не разделила с ним ложе, он создал её статую из слоновой кости, положил её с собой в постель и стал молить богиню, чтобы она сжалилась над ним. Войдя в статую, Афродита оживила в ней в женщину, под именем Галатеи, которая и родила от Пигмалиона Пафоса и Метарму.

Вот и остаётся мужчинам во все времена надеяться на то, что Афродита