– Хм… Слово какое красивое для себя придумали – дуэнья. Это ж как надо было запугать ребенка, как ему внушить… Да неужели вы и впрямь ничего не понимаете? Или притворяетесь, что не понимаете?

– Вы чудовище, Руфина Леонидовна, уж повторюсь, извините. Настоящее чудовище с дипломом философа.

– Ну, тогда нам больше и говорить не о чем, я так полагаю? Кстати, позвольте уточнить у вас одну деталь. Когда мне можно приехать, чтобы начать процедуру оформления наследства? Я ведь у вас какие-то справки должна получить.

– Я думаю, вам следует найти для этого доверенное лицо. Самой не с руки будет.

– Это почему же?

– Трудно заниматься оформлением документов, находясь в местах не столь отдаленных. А у вас, я думаю, есть все основания туда попасть.

– Вы… Вы что? Вы меня сейчас пугаете, что ли?

– Ну, зачем я вас пугать стану?.. Я говорю как есть.

– Да ладно, бросьте! Я ж понимаю, как вам хочется, чтобы последнее слово осталось за вами! Вы только пугать и умеете… Как та сумасшедшая, которая мне названивала… Только она небесной карой пугала, а вы – Уголовным кодексом!

– Не поняла… Какая сумасшедшая? Вы ее знаете?

– Да откуда? Я беру трубку, а она начинает свою песню – как там Таечка, да что Таечка, да бог за сироту покарает. И откуда она взялась, эта сумасшедшая? Один раз про икону мне что-то принялась толковать, чтобы я Филиппу эту икону дала… Еще название у нее такое странное, я забыла…

– «Умягчение злых сердец»… – произнесла Кира, задумчиво потирая щеку ладонью. – Она называется «Умягчение злых сердец»…

– Точно! А откуда вы знаете? Хотя какое мне дело. Я в этой ситуации вообще случайное звено. Меня брат просил сироту опекать – я опекала. Девчонка жила, горя-беды не знала. Неблагодарная… И вы мне тут обвинения не двигайте… Все претензии брату предъявляйте. А когда его хоронить будут?

– Не знаю.

– Да его некому хоронить, кроме меня. Тайка ж не будет. Бедный, бедный Филипп! Жил всю жизнь один и умер – похоронить некому. А наследников, кроме меня, быть не должно. Я наследница, я родство докажу. Тайке вообще ничего не обломится, пусть не надеется даже.

Кира вдруг почувствовала, как зашумело в голове от ненависти. Ее было так много, что она сама за себя испугалась – ни одной минуты, ни одной секунды не сможет больше вынести, встанет с места и шагнет к этой бабе, даст волю рукам… Еще одно слово – и не выдержит…

Хорошо, что Руфина Леонидовна не произнесла этого рокового слова, занята была прикуриванием очередной сигареты. И потому Кира поднялась, молча и быстро пошла к двери. Потом так же быстро пошла по дорожке, оформленной по краям правильной цветочной композицией.

Саша выскочил из машины, открыл перед Кирой дверь. Глянул в лицо, спросил тревожно:

– С вами все в порядке, Кира Владимировна?

– Да, Саш.

– Вы бледная и зубы стучат! Может, воды дать? У меня есть.

– Дай воды. И поехали отсюда быстрее. Быстрее…

Всю обратную дорогу ехали молча. Кира была очень благодарна этому молчанию. Особенное оно было, теплое и комфортное, разбавленное солнечным ветром, врывающимся в открытое окно. Молчание обнимало за плечи, гладило по голове, шептало на ухо заботливую чушь, успокаивало, убаюкивало. У молчания был голос этого парня, сидящего рядом. Странные ощущения, незнакомые… И уже необходимые. Как она раньше без них жила?

Когда подъезжали к городу, в сумке зазвонил телефон. Голос Павла Петровича в трубке показался далеким и чужим:

– Стрижак, ты где сейчас?

– Из Отрадного возвращаюсь, Павел Петрович.

– Из Отрадного? А чего тебя туда понесло?

– Я к сестре Рогова ездила.

– К сестре Рогова? А зачем?

– Просто хотела ее увидеть. Поговорить.

– А с ножом этим разобралась? Есть кого привлекать за покушение на убийство?

– Некого привлекать, Павел Петрович. В этом деле есть виновные, но это убийство другого рода.

– Загадками говоришь, Стрижак! Некогда мне кроссворды разгадывать! Ты давай не мудри. Что, будем закрывать дело? А с ножом, без ножа… Зачем нам лишний висяк, правда? Ну кого мы к этому ножу присобачим? Тем более в заключении черным по белому написано – смерть наступила от сердечной недостаточности. В общем, сама думай, как быть.

– Хорошо, Павел Петрович, я подумаю.

– Вот и думай… Только недолго и без фанатизма. Я тебе уже другую работенку сосватал… Все, Стрижак. До связи. Пока…

Когда въехали в город, Саша спросил, не поворачивая головы:

– Теперь куда, Кира Владимировна?

– Просто Кира, Саш… Зови меня просто Кира. Поехали к дому Рогова.

Когда машина остановилась у ворот, Кира повернулась к Саше, проговорила тихо:

– Я пойду с тобой на свидание, Саша. В кафе пойду, на пикник с шашлыками, на озеро Глухое поеду. Куда скажешь.

Он улыбнулся, осторожно протянул руку, дотронулся пальцами до ее щеки. Пальцы были теплые и чуть шершавые, от них пахло бензином.

– Все будет хорошо, Кира. Все у нас будет хорошо.

– И ты будешь летать ко мне на крыльях?

– Буду… Я уже лечу, разве ты не чувствуешь?

– Да, я чувствую. Но сейчас мне надо работать, Саш… Мне надо идти…

– Иди.

– А ты съезди, пожалуйста, снова на Пролетарскую, привези сюда Воскобойникову Марию Тимофеевну. Она должна быть дома.

– Съезжу, привезу… Иди.

– Да, иду.

* * *

Кира шла по дорожке среди голубых елочек, неся в себе новые ощущения собственной жизни. Они были нежные, неуклюжие и слепые, как вылупившиеся из гнезда птенцы. И страшно было их потревожить, даже дышать было страшно. Подойдя к крыльцу, подумала испуганно – надо спрятать их глубже, ничем себя не выдать. И улыбку робкую тоже спрятать. Собранной надо быть, сосредоточенной.

И лучше сразу подняться в спальню, посмотреть, что там Таечка.

Как тихо в доме… Каждый шаг слышен. Дверь в спальню распахнута настежь…

Таи в комнате не оказалось. И на балконе ее не было. И в гостиной. Заглянула на кухню.

Татьяна сидела на стуле к ней спиной, лицом к окну. Кира вошла, спросила тихо:

– Вы Таю не видели? Где она?

Женщина вздрогнула, развернулась к ней лицом, потом выдохнула, положив руку на грудь:

– Ой, как вы меня напугали. А я сижу, задумалась. А Тая вон, среди сосен бродит. Видите, у забора?

Кира подошла к окну, всмотрелась. И выдохнула с радостью – Тая была не одна. Даже на большом расстоянии было видно, как крепко держит ее за руку этот парень, Тарас Марычев. Молодец, Тарас Марычев.