В дом вошли чужие люди. Она слышала шаги, приглушенные голоса. Они пришли за Анатолием… за его телом.

Каждую мышцу Славы сковало холодом, и девушка покачала головой.

– Ты мог его ранить. Не убивать.

Иван сжал челюсти с такой силой, что послышался легкий скрип.

– Слава, всё хорошо. Поехали со мной.

– Ваня, ты меня слышишь?.. Ты. Убил. Человека.

– Он… – начал говорить Иван, но резко замолчал. Потом поднялся и рывком поднял Славу. Та вскрикнула. Но Ковалю оказалось мало. Он встряхнул её, отчего голова девушки качнулась вперед-назад, как у тряпичной куклы. – Приди в себя, Слава!

– Не кричи на меня, – упрямо повторила девушка. – И… не трогай.

Чуть позже она поймет, что именно последние слова привели к сходу лавины, к стихийному бедствию.

Лицо мужчины изменилось до неузнаваемости. Челюсти сжались, выступили вперед, ноздри раздулись от бешенства.

Одно мгновение – и крепкие руки переместились на талию, подхватили Славу и усадили на стол. Девушка запротестовала, уперлась руками в грудную клетку Ивана, до конца не воспринимая, что происходит.

Всё, как в тумане…

Осознание случившегося придет потом. И оно раздавит, приплющит пластом.

– Не трогать тебя?! Да что мы говорим, – его слова сочились ядом, который ранил и оставлял следы на бледной коже девушки. – Я трогал и буду тебя трогать, Веснушка, запомни это! И да! Я не претендую и никогда не претендовал на роль святоши! – он сжал ладонями её лицо не больно. Скорее, ощутимо. Но так, что не вырвешься. Иван зафиксировал её голову, чтобы Слава смотрела ему в лицо. В пылающие яростью холодные серые глаза. – Но…

Он сделал паузу, за время которой земля в восприятии Славы остановилась.

– Никто из нас не хороший и не плохой. Ты, возможно, исключение. Я не буду оригинальным и не стану говорить, что моё темное «я» потянулось к свету. Эти признания неуместны. Я в своем праве защищать то, что мне дорого и тех, кого я люблю. И если для защиты своей семьи мне потребуется убить, расчленить и прикопать останки во дворе, я это сделаю без зазрения совести.

– Ты…

– Кто я? Чудовище, милая? – не сказал – выплюнул Коваль, скалясь, отчего его верхняя губа дернулась, придавая мужчине более агрессивный вид. – Если ради твоей безопасности мне придется убить дюжину ушлепков, я это сделаю. Потому что жизнь, она, млять, такая! Умеет, сука, бить по самому больному! Я тебе сейчас неприятен, да? Отталкиваешь? Как ты там сказала? Не трогать тебя? А если я трону, что тогда, сука? Ещё как трону, то что?

На Славе было простое льняное платье. Достаточно свободное. Когда Иван сажал её на стол, оно уже задралось, обнажая колени.

Дальше последовало какое-то необоснованное безумие. Продолжая нависать над ней, яростно дыша, морально подавляя Славу, пугая её и медленно сужая реальность до сверкающих решимостью антрацитовых глаз, на дне которых зарождалось нечто ужасное. То, к чему Слава никогда не будет готова.

Она открыла рот, не зная, что скажет, но не успела. Иван сжал шею девушки сзади, зафиксировав её иначе. Второй рукой рваными жестокими движениями задрал подол платья.

На Славу нашло оцепенение. Один ужас перерастал в другой.

Она снова открыла рот, жадно хапнув воздух. Но он не проникал в легкие, застрял в горле.

Мир закружился перед глазами.

– Что? Не нравятся мои прикосновения, а, Веснушка? А утром ты кайфовала! А сейчас, значит, нос воротишь от моих рук? Что, запачкались они кровью? Так, милая, я больше скажу, они по локоть в крови! И ими я трогаю тебя! И буду!

Он с силой сжал бедро, оставляя на нем синеватые отметины.

Слава что-то пискнула, жалобно, надрывно.

Нет… Её мир не может рухнуть… Только не сейчас.

И не здесь!

Глаза Ивана прищурились. Мужчина глухо застонал и рванул девушку на себя, отчего та едва не слетела со стола. Она непременно упала бы, если бы Иван своим телом не удержал её. Он впечатал её в себя почти до боли и набросился с поцелуем, обжигая и травмируя губы. Слава не успела отреагировать, как он всунул язык между раскрытых губ.

Так мужчина её еще не целовал. Больно. Надсадно. Кусая и царапая.

Клеймя…

Оставляя на ней свои следы.

Славу прорвало, и долго сдерживаемые слезы побежали по щекам. Девушка не вырывалась, не билась.

Её держали крепко. И просить… Она знала: бессмысленно.

Но это же Иван… Её Ваня…

Он оторвался от неё так же неожиданно. Отодвинулся на несколько миллиметров и глухо, едва слышно, почти не размыкая губ, выдохнул:

– Ты плачешь…

Почему-то в его голосе слышалось удивление. Или даже недоверие.

Секунда сменялась другой. Слава не двигалась, сидела, не шевелясь.

Иван в прямом смысле этого слова оттолкнул себя от неё, как пьяный, шатаясь, сделал шаг назад, покачал головой, точно сам для себя что-то решая, развернулся и вышел из кухни.

Славу больше никто не держал, и она рухнула на пол, вовремя успев выставить ладони, чтобы не удариться лицом о плитку.

Физической боли девушка не чувствовала.

Душевная полностью поглотила её.

Слава знала, что Иван не придет.

Ни ночью.

Ни на следующий день.

Она говорила себе, что и не ждет.

Он – убийца! Он плохой человек.

Он…

Она снова скатывалась в истерику, зажимая рот рукой и отказываясь думать, прячась от себя в ванной.

В доме ничего не напоминало о случившейся трагедии. Пришли люди и убрались. Извинились за причинённые неудобства. Даже, черт возьми, полы в кабинете отмыли и дедушкины вещи, сброшенные на пол, тоже почистили.

Слава долго приходила в себя.

Сначала с час сидела в ванне. Набирала воду, та остывала, тогда девушка снова включала кран. И плакала. Успокаивалась и снова плакала.

Он не тронул её…

Мог.

Но не тронул.

Но он…

Не её человек, понимаете?

Не её.

Или… её?

Откуда ей знать, кто предназначен Судьбой? И почему после очередной поездки к шаманам дедушка начал постоянно вести разговоры о Ковалях?

Воскресенье Слава провела, забаррикадировав дверь и отключив телефон. Она не помнила, ела ли вообще. Вроде бы чай пила с печеньем. Ничего другое не лезло в горле.

Вечером в доме начала уборку сама. Никто не уберется так, как хозяйка! Ни одна клининговая компания! Она драила всё, что видела. Чистила, протирала, отправляла в стирку. Когда дошла до кухни, села на пол и долго смотрела на стол.