— Держите ее! — кричит Крагмэн. — Заприте в поезде!

— Уберите от нее руки! — я каким-то образом умудряюсь подняться на ноги и рвануть к ней.

Я хватаю того, кто ее держит — он словно состоит из сала и растопленного жира, — и бью его в лицо, чувствую удар о кость, вижу, как по жирному лицу расходятся круги. Он падает на одно колено, отпускает Сисси. Когда он вытирает лицо, я замечаю на ладони пятно крови из открытой раны.

— Вот, значит, как, — говорит он, и у меня по спине пробегает холодок.

Я бью его ногой по лицу, и он падает на землю носом вниз. Прямо передо мной оказывается толпа, состоящая из рук, кулаков и пинающихся ног, все они пытаются дотянуться до меня. Я отбиваю все удары, какие могу, но их слишком много. Меня разворачивает, выбивает воздух из моих легких. Мир становится черно-белым. Меня, как змеи, охватывают их руки, пальцы вцепляются в мое тело, как абордажные крюки.

Сзади раздается звон металла, вспыхивают искры.

Это Сисси.

В руках у нее пара кинжалов. Один висел на поясе. Другой — секретный — находился в ботинке. Она крутит кинжалы между пальцами, но не для того, чтобы покрасоваться. Это ясно по ее лицу. Сисси разберется с каждым, кто встанет у нее на пути. Она заставит каждого, кто не уступит ей дорогу, сожалеть об этом до конца жизни.

Крагмэн ее недооценивает. Он неожиданно бросается к Сисси.

Она прыгает, подняв правую руку над головой, и резко опускает ее в тот момент, когда Крагмэн оказывается рядом. Но в тот момент, когда я ожидаю мерзкого звука ножа, входящего в жирную плоть, раздается глухой удар.

Сисси разбила Крагмэну череп рукоятью кинжала.

Крагмэн покачивается и закатывает глаза так, что видны одни белки. Потом его веки закрываются, и он обрушивается на платформу. Его тело дергается из стороны в сторону, он стонет.

Теперь, когда с их лидером покончено, старейшины быстро теряют энтузиазм.

Мы с Сисси идем к лестнице. Девушки смотрят на нас с ужасом, но в глазах у некоторых я замечаю своего рода восторг.

— Он сам нарвался, — говорит им Сисси.

Один из старейшин с тощим лицом, усеянным оспинами, как скорлупа арахиса, обращается к нам:

— Вы допустили ошибку. Смертельнуюошибку. Вы увидите. Смертельную.

Старейшины начинают смеяться. Сначала они издают короткие смешки, а потом начинают гоготать в голос. От этого звука у меня мороз по коже.

— Не останавливайся, — я говорю Сисси. — Только не останавливайся.

Мы возвращаемся на деревенскую площадь. На улицах никого, ни души не видно. Ставни и двери наглухо закрыты. Эхо мужского смеха на платформе звучит у нас в ушах, преследует до моего дома.

Мы ждем рассвета, расположившись вокруг уложенных сумок, готовые броситься наружу при первых лучах солнца. Сисси, Эпаф и я разработали план: пойдем вдоль железнодорожных путей. Пешком. Путь займет несколько недель, если не месяцев, но, во всяком случае, так мы будем свободны, а не заперты в вагоне, как в ловушке. Еду сможем добывать в лесу. Когда мы окажемся вблизи пункта назначения, то поймем, стоит ли идти дальше. Этот план хорош тем, что мы сможем сами решать свою судьбу.

Сисси хочет отправиться немедленно, но я отговариваю ее. В лесу будет так темно, что мы не сможем увидеть опасность. Лучше дождаться рассвета. Кроме того, мы не сможем пересечь мост до того момента, как он опустится завтра. Лучше пока посидеть в тепле, сохранить энергию. Поспать, если получится.

Собравшись у очага, мы все смотрим на огонь в камине. Бен просит пить. Сисси с Эпафом берут кувшин, спускаются к ручью и приносят достаточно воды для всех. По их словам, там никого нет, все тихо. Ночь сгущается. Темнота полна угроз. Во всей деревне нет света: ни одной вспышки зеленого, ни намека на дрожащее пламя свечи. Ночной воздух пропитан напряжением.

Усталость постепенно захватывает нас, заставляя уснуть. Мы решаем дежурить по часу. Я, все еще возбужденный после драки на станции, вызываюсь стоять вахту первым. Мне кажется, я еще много часов не усну. Дом затих. Я слышу тихий храп. Мое дыхание туманом оседает на стекле, потом исчезает — для того чтобы через несколько секунд вновь появиться, как легкий призрак.

Я слышу нарастающие звуки песни. Сначала мне кажется, что это кто-то из ребят наверху, но пение становится сильнее, я начинаю разбирать слова и понимаю, что оно доносится снаружи. Я наклоняюсь вперед, силюсь рассмотреть что-то через окно, но на улице непроглядная тьма, ничего не видно. Я приоткрываю окно, и голос слышится яснее. Здесь, в Миссии, пением никого не удивишь, однако в этот раз оно отличается от того, что я слышал раньше.

Во-первых, поет один голос. Он кажется одиноким и каким-то голым по сравнению с обычными хорами. Но это не все. Пение полно грусти и тоски, так не похожих на обычную жизнерадостность Миссии, и в словах нет привычного сахарного оптимизма.

Господь наш, Владыка сил,

Защити и сохрани меня этой ночью.

Господь наш, Владыка сил,

Этой ночью и каждой за ней.

Мое дыхание, затуманивающее стекло, учащается. Я знаю эту песню. Это колыбельная, которую мне пела мать. Голос, конечно, совсем не похож. Голос моей матери — единственное, что я о ней помню, — был плавным и мелодичным, а этот дребезжит, как стальная цепь. Но мелодия точно та же. Даже слова, хоть я их и не помню, встают на свое место, как потерянный ключ в давно забытый замок.

Спустя несколько секунд я выбегаю на улицу, в холодный ночной воздух. Пение прекращается, но я успеваю заметить едва различимую серую фигуру, растворяющуюся в ночи. Я бегу следом.

Это должен быть мужчина — местные девушки с их ножками-лотосами не могут двигаться и вполовину так быстро.

— Эй, ты! — кричу я. — Погоди!

Человек не оглядывается, не замедляет бега; вместо этого он только разгоняется и ныряет за дом. К тому моменту, как я туда подбегаю, его нигде не видно. Вокруг нет ничего, кроме тихих домов и темноты. Наконец я вижу — тонкая фигура движется через луг к крепостной стене. Белые волосы хорошо различимы и в темноте.

Теперь я понимаю, кто это.

— Клэр! — кричу я.

Она бежит дальше. Теперь я тоже продираюсь сквозь жесткую траву, стараясь не отставать. Спустя несколько минут она оказывается у стены и растворяется во тьме, как камень, брошенный в темное озеро. Она там, и в то же время ее там нет.

Добежав до стены, я касаюсь холодной темной стали. Совершенно гладкой. Никаких неровностей, выдающих наличие двери. Потом я вижу следы — маленькие серебряные пятна в ночной росе, идущие вдоль стены к угловой башне. Я бегу туда, нахожу дверь, открываю ее и оказываюсь внутри. Ботинки стучат вверху на винтовой лестнице.

— Подожди, Клэр! — кричу я, и голос возвращается многократным эхом, застигая меня врасплох.