на котором стоял царь в Вербное воскресенье, и там снова продолжались некоторые церемонии. То же самое одновременно происходило вокруг Белой и Земляной стены, где находилась группа священников, присланная для освящения и этих стен. Лошадей царя тоже повели к реке, чтобы и их напоить святой водой.

30 апреля.

Посол думал увидеть ясные очи царя, но пришел приказ, что воля его [царя] такова, что это событие произойдет 1 мая. Это дало возможность послу посетить сегодня шведского комиссара; его сопровождал Иван, наш младший пристав, в присутствии которого не смели говорить ни о каких делах, вещах или именах, не смели пить за здоровье отдельного лица, а пили за всех трех властителей вместе, чтобы не давать повода к обиде ни одному[245]. Однако мы опьянели, а русский больше всех, он целовал меня раз десять в лоб и щеки; все время бил поклоны передо мною, надеясь в Голландии еще увидеть меня.

1 мая.

Согласно данному приказу, посол получил у царя прощальный прием. Как и прежде, дорога была занята стрельцами, тоже и базарная площадь и двор Кремля; по-моему, теперь их было еще больше. Посол был принят как обычно, он благодарил царя за честь, оказанную ему как послу Их Высокомогуществ, и за ответ, который ему дали на представленные им бумаги, но так как он не все еще понял и не все ему было ясно, то просил разрешения выяснить некоторые статьи в беседе с дьяками. Царь передал, что велел боярам просмотреть его бумаги и дать ответ, получит ли он еще беседу с дьяками для подробного обсуждения. Одновременно царь, точнее царь вместе с Алмазом, передал в собственные руки посла ответную грамоту Их Высокомогуществам и повелел ему, когда он приедет в Штаты Голландии и Нидерландов, бить поклон перед ними от его имени, т.е. приветствовать их. После этих слов посол подошел к его руке, а затем и мы, в прежнем порядке; он сидел на том же троне, но одет был иначе; на его правой руке я увидел два очень красивых кольца с бриллиантами и рубинами; на шапке лежала корона сплошь из драгоценных камней и жемчужин, необычайно красивых и крупных; на мантии были петли тоже из благородных камней и жемчугов, кафтан обшит по краям полосой жемчуга шириной, пожалуй, в кисть руки, и на углах внизу были драгоценные камни.

Когда подходили к руке [царя], посла пожаловали тем, что он мог сидеть на скамеечке; когда это закончилось, царь сам спросил Алмаза обо мне, и тот сказал, что Великий Господин Царь и Великий Князь и т.д. справляется о моем, Клааса, здоровье. Я сразу отбил поклон или, скорее, приветствовал его, пожелал царю долгой жизни, поблагодарил его за милость и сказал, что по милости Бога я здоров. От толмачей я узнал, что он долго обо мне говорил и внимательно наблюдал за мной, когда я подошел к нему; эта честь была оказана только мне. Затем Алмаз сообщил, что посол пожалован царским столом. При выходе приставы сказали послу, чтобы он поклонился боярам, на что он крикнул громко, чтобы сперва те ему кланялись; они сразу поклонились, прежде чем им успели перевести эти слова, а он чуть кивнул им головой. Я же кланялся им вежливо, как и они мне. Бояр было не так много, как прежде. С правой стороны царя стоял князь Яков [Я. К. Черкасский], с левой — Илья [И.Д.Милославский]. Вскоре, когда мы были уже дома, прислали обещанный "стол", там было 10 блюд; с ними пришел князь Петр. Боже милостивый! Как зверски много они заставили нас выпить меду и испанского вина. Не успели еще набить рот, как начался спектакль. Была пятница, день их поста, поэтому все блюда были из рыбы. Среди блюд были такие, которые прибыли из самой Астрахани, и все же еще свежие и вкусные; почти все рыбы нам неизвестны. Когда пили за здоровье царя, снова возникли резкие споры и перебранка с обеих сторон и опять на старую тему: они хотели пить раньше за царевича Алексея, мы же — за Их Высокомогущества. Водка бросилась всем в головы. Посол говорил, что это несправедливо, и что они нас ругали мужиками, и что почитали Их Высокомогущества только титулом почетных регентов Нидерландских Штатов и т.д., что настанет время, когда они нас лучше узнают, имея в виду — когда мы победим наших соседей [Англию]. Но он [князь Петр] истолковал это иначе и весьма плохо. Пристав Семен выступал с речью, а князь молчал; но посол сказал, что ему [Семену] распоряжаться нечего, что он здесь значит меньше, чем его страдник, т.е. раб, что его и не приглашали, лучше бы он молчал, а говорил бы князь. Когда чаша пошла вкруговую, они встали и подняли ее за Алексея Алексеевича, а как только мы получили чашу, то выпили со словами: "Это за Их Высокомогущества"; тогда они сели и надели шапки, и так — всякий раз. Это выглядело очень смешно: русские обвиняли посла в неблагодарности, дерзости, да они и знали, что у него нет такой инструкции, что он первый, кто отказался выпить за наследника, и что во время первых обедов он не возражал. Но оба последние высказывания были неправдой. Коротко: ссорились и оскорбляли друг друга, весьма усердно выступая каждый в защиту своих хозяев. Обе стороны были сильно разгорячены, лица красные, все их жесты выдавали внутренний гнев.

Слишком долго вспоминать все сказанное. Когда этот удар прошел, посол отказался от еды: "Мне дали достаточно проглотить", тогда русские не захотели больше пить ни за чье здоровье, так как посол отверг тост за Алексея Алексеевича перед тостом за Их Высокомогущества. Но, когда через некоторое время немного успокоились, русский все же поднял тост за второго царевича, а потом и третьего; мы пили за здоровье царевичей, не называя их по имени, а они называли. Это мы делали для того, чтобы они не узнали, за какого царевича мы пьем. Было забавно слышать, когда мы пили и громко кричали: "Это за Их Высокомогущества" или "за царевича", а они в то же время: "Это за того и того", и все это над одной чашей. Когда все это прошло, пили круговую за здоровье посла. При прощании страсти несколько улеглись; выказывали хотя бы внешне дружбу. Однако купца, который был приглашен и сидел рядом с нами за столом, они ругали собакой, блядиным сыном и т.п., будто это он подстрекал посла. Я просил