На том конце возникла пауза.

– Золотце, – прошелестел голос матери. – Как ты с матерью разговариваешь? Я понимаю, что наследственные гены… От отца…

– Мам! – перебила я ее. – Я приеду через час. Только чтобы этой… Олимпиады не было. Мне она категорически не нравится.

– Липочка – святой человек, и она мне очень помогает. Что ты имеешь против нее?

– Ничего. Но она вечно лезет со своими вопросами и читает лекции. А я уже давно не в том возрасте, чтобы слушать ее и делать серьезный вид.

– Ладно. Жду. Не забудь взять…

Но я уже повесила трубку.

Визит к матери всегда напоминал визит к врачу, без которого обойтись нельзя, а идти страшно не хочется. Я еще представляла, как к матери заглянет Олимпиада Петровна и будет рассматривать меня и поджимать губы и говорить, что «замуж пора бы» и моей матери хочется «с внучатами понянчиться». При этих словах моя мать начинала расплываться в приторно-сладкой улыбочке и кивать головой в такт соседкиным словам. В этот момент мне хотелось треснуть чем-нибудь Олимпиаду Петровну, а мать трясти за плечи и говорить грубые гадкие слова, ну почему, почему некоторым людям родные даются как в наказание. У кого-то понимающие матери, готовые всегда поддержать дочь советом или словами, а моя расковыривает больные раны и считает себя «лучшей из матерей, угробившей на меня жизнь».

– Ни хрена! – громко сказал я вслух и стала собираться. – Ни хрена! Я не позволю больше на меня так наседать и говорить всякие гадости.

Я взяла деньги, по дороге заскочила в супермаркет и накупила там две сумки продуктов. Купила себе коньяк и запихала в свою сумку. А матери взяла бутылку крымского вина.

Припарковав машину во дворе, я позвонила матери.

– Уже иду.

– Как долго! – воскликнула мать. – Как долго ты ехала. Я уже думала, что-то случилось. Пила валерьянку…

– Все нормально, – буркнула я.

Выходить из машины решительно не хотелось, была даже мелкая трусливая мыслишка развернуться и дать задний ход. Попросить кого-нибудь отнести сумки и деньги, а самой уехать, сославшись на дела по работе. Вот только ловить и посылать гонцов было негде; не стоять же у подъезда и хватать людей за руки с просьбой отнести гостинцы моей матушке.

Делать было нечего! Я вздохнула и вылезла из машины.

Мать меня уже ждала. В комнате был накрыт стол, на котором посередине стоял чайник, рядом тарелка с толстыми кружками докторской колбасы и банка соленых огурцов.

– Рита! Наконец-то. – Мать выхватила сумки из моих рук и понесла их в кухню.

– Они тяжелые, мам.

В ответ ни звука. Через минут мать выросла в коридоре.

– А коньяк? – теперь голос не шелестел, а шипел. – Рита! Я просила купить коньяк.

Я сняла один сапог, второй никак не получалось, и балансировала на одной ноге.

– Там бутылка вина хорошего. Можно обойтись и без коньяка. Он слишком крепкий для тебя. У тебя же со здоровьем плохо.

– Плохо. Но коньяк полезен для сосудов.

– Нужно купить винпоцетин. Он хорошо помогает, – я стянула сапог и сунула ноги в ярко-зеленые тапочки.

Раздался звонок в дверь.

– Липочка пришла! – вплеснула руками мать и двинулась к двери.

– Ты что, ей звонила? Я же просила тебя…

Но мать как-то чересчур поспешно отвела глаза.

– Липочка просто пришла меня навестить, о здоровье справиться. Святой человек.

И чтобы я не вздумала как-то помешать ей, она кинулась к двери и быстро ее открыла.

– Олимпиада Петровна! – воскликнула она высоким голосом. – Как я рада вас видеть! Проходите, проходите… А ко мне Риточка приехала, доченька, поздравить мамочку и гостинцы привезла.

Олимпиада Петровна стояла в коридоре и осматривала меня цепким взглядом. Поверх блекло-бежевого застиранного халата на плечи был накинут пуховый белый платок. Губы-ниточки были накрашены ярко-розовой помадой, а седые волосы в результате яростного расчесывания образовывали вокруг головы круг наподобие нимба. При слове «гостинцы» шея Олимпиады Петровны вытянулась.

– Проходи к столу, – пропела моя мать. – Милости просим. Чем богаты, тем и рады.

– Да уж, богаты, – поджала губы Олимпиада Петровна. – Многие богатые про своих родных забывают. А им иногда лекарства не на что купить и кушать каждый день надо.

Это был явный выпад в мою сторону, но я стиснула зубы и промолчала.

– Ладно вам, Олимпиада Петровна. К столу, к столу.

Мать быстро выложила принесенные мной продукты на тарелки-блюдца, чайник спустила на пол и поставила бутылку вина.

– Штопор принести? – спросила мать.

– Ну, конечно, не руками же я буду ее открывать.

– Странный юмор, – хмыкнула Олимпиада Петровна. – Очень странный. Это теперь так молодежь развлекается?

Штопор был принесен, бутылка открыта, вино разлито по семейным хрустальным бокалам.

– Тост! – мать посмотрела на меня. – Тост, Риточка!

– За здоровье всех присутствующих и за Новый год! – подняла я бокал.

– И за семейное счастье, – вставила Олимпиада Петровна. – Пора бы и о семье подумать. Всех денег не заработаешь. Мы с Валентиной все время об этом говорим. Уже внучат твоей матери хочется понянчить. С карапузиками повозиться. В твоем возрасте уже детей в школу ведут… Работа работой, но для женщины семья – самое главное.

Ну почему я должна это слушать! И уже в который раз подумала я с холодным бешенством: не лучше ли раз и навсегда поставить эту старую суку на место?

– О каком семейном счастье вы говорите, Олимпиада Петровна! Насколько я знаю, у вас никогда не было ни семьи, ни детей.

Раздался звук упавшей на пол ложки и звякнул хрустальный бокал. Это мать от волнения стукнула его о тарелку.

– Что ты такое говоришь, Риточка! – прошелестела она. – Зачем ты так?

– Затем! – я стукнула ребром ладони по столу. – Мне надоело каждый раз выслушивать одно и то же. Если вас так заботит мое семейное счастье, то держите ваши мысли при себе. А я не желаю об этом ничего слушать. Строили бы сами свое «семейное». Одна всю жизнь прокуковала, другая мужа не сумела удержать.

Грудь матери резко поднялась вверх и опала. Ее губы скривились, а подбородок выдвинулся вперед.

– Риточка! Ты…

– Да, я – дочь-хамка, которая содержит тебя с восемнадцати лет. Я толком в институте и не училась, а все время подрабатывала, пока ты приходила в себя и трепалась с подружками по телефону. И ни одна работа, как я помню, тебе не подходила. Одна была унизительна, другая не денежна, на третью надо было ехать через всю Москву и вставать рано утром. Я тебя содержу всю жизнь, а мне за это еще гадости приходится выслушивать! Где это видано, где это слыхано. А если тебе в уши поют всякие олимпиады петровны, и ты их слушаешь и жалеешь больше чем меня, то извини…