Проворные пальцы отстраняются, а хватка на запястьях слабеет.

Неужели… Он опять поиздевался надо мной?

Поворачиваю голову и с надеждой смотрю в его лицо. Хочу заглянуть в его глаза. Увидеть истинные эмоции. Восторжествует? Или же?…

Но я не успеваю.

Прикрываю глаза и распахиваю рот в немом крике.

Он входит в меня быстро, без предупреждения. Двигается резкими толчками, пока я выгибаюсь и сминаю руками плед, который он сбросил с меня.

И растворяюсь.

Столько мучений, всего минута, и я…

Взрываюсь.

Как бенгальский огонёк, искрящийся вокруг.

Издаю громкий стон, после которого мне будет очень стыдно. Но сейчас я не могу…

Прикрываю глаза, сжимаюсь и медленно умираю, когда чувствую Рихтера в себе. Острее, глубже. Только сейчас понимая, насколько мы с ним близки….

Дыхание сбивается, а я не могу и пошевелиться. Мышцы продолжают медленно сокращаться, обхватывая Алекса.

Стыдно. Очень стыдно.

Будет. Потом… А сейчас мне наплевать. Потому что я так устала, что не могу и пошевелиться.

Я, чёрт возьми, готова заплакать от этого горения внизу живота и между ног, от которого избавилась. Наконец-то.

И мне сейчас так приятно, что я выживаю из ума.

— Спасибо, — приоткрываю глаза и поглядываю на Алекса, который всё ещё во мне. Не выходит. Только прожигает взглядом, пока я пытаюсь прийти в себя. Отдышаться.

Собраться. Встать и уйти отсюда, чтобы не сгореть со стыда.

Но сил нет.

Мне хватает несколько секунд, чтобы впасть в лёгкую дрёму. Чувствую… Я больше не встану. Не смогу.

Ничего. Раз Рихтер такой привередливый и не терпит женщин в своей кровати… Спихнёт меня на пол.

Хоть я и доказала сама себе, что слова Оливии — пустой звук.

А пока…

Я неосознанно засыпаю с горячим телом, которое по-прежнему не выпускает меня из своих тисков.

Но перед этим… слышу тихие, глубокие слова:

— Я даю тебе месяц, который ты просила. Но…

Не могу. Не успеваю. Довольная проваливаюсь в темноту.

Глава 26

Я открываю глаза и на ощупь ищу плед рукой. Поджимаю под себя коленки и не понимаю, почему так холодно. Смотрю вверх — окно закрыто. Странно.

В чём тогда проблема?

Кондиционер, вроде, тоже не работает. Я его не включала. Солнышко светит в окно, обозначая, что сейчас раннее утро…

Смотрю на настенные часы.

А их там нет.

Странно.

В моей комнате… Точнее, в той спальне они были.

Опускаю взгляд на тумбу и смотрю на электронные. Не знаю, откуда они здесь, но ладно. Меня сейчас очень сильно волнует, почему зуб на зуб не попадает, и почему меня трясёт.

И даже то, что сейчас восемь утра, и я должна уже убирать кухню… Не сильно меня беспокоит.

Я всё же нащупываю плед. Нет, это одеяло. Которое я не могу задрать до подбородка из-за массивной руки, покоящейся на талии.

Холодно жутко.

Ворочаюсь и не понимаю, откуда взялась эта рука. Сон, что ли?

— Перестань, — разносится недовольно над ухом. — Спи. Сегодня выходной.

Д-да…

Н-наверное…

В-выходной… Хотя, не припоминаю его в нашем договоре.

Так, погодите…

А кто это сказал, если я в своей комнате должна быть одна?

— Алекс? — мямлю, не понимая, что происходит. Осматриваюсь по сторонам и всё же кое-что осознаю… Я по-прежнему в его комнате.

Значит, Оливия точно соврала. Но зачем? Знала, что я подслушиваю? Странная всё же женщина.

— Я ведь говорил тебе так не называть меня, — бурчит. Зарывается, кажется, носом в мои волосы и касается шеи. Проникает ладонью под одеяло и скользит по плоскому животу вниз. — Ты всегда такая горячая по утрам?

Это должна быть пошлая шутка, но вот мне сейчас не до смеха.

— Мне холодно, — трясусь и не чувствую пальцев ног и рук. Они словно заледенели. В морозильнике лежала, что ли, всю ночь?

Натягиваю на себя одеяло и укрываюсь с головой, несмотря на шаловливую руку, которая ныряет между плотно сжатых ног. Я как эмбрион в теле матери.

Чужая ладонь до намеченной точки не доходит. Останавливается.

И я не сразу сквозь какой-то туман слышу обеспокоенные слова Рихтера:

— Блять, да ты же вся горишь…

Ага… Горю. Но в то же время трясусь от озноба.

И всё из-за глупого бассейна с холодной водой и одного недовольного урода, что из-за обиды столкнул меня в неё…

* * *

Я всё ещё не могу согреться. Температура херачит под тридцать девять. И я понимаю, как врач, что сейчас мне необходим постельный режим, но…

Я не хочу.

Потому что Алекс оставил бы меня в комнате и вызвал врача. Но я воспротивилась. Со мной всё нормально. Обычная простуда.

Мне не нужны лишние слухи, что-то вроде того, что я не работаю и нахожусь в этом доме. Никто не знает, что я и так иногда здесь ночую. Не по своей воле. А что же разлетится по дому, когда ещё и эта информация расползется? Нет уж.

Я уже выпила жаропонижающие. В работе не так сильно замечаю, что горю изо всех сил.

— Эй, ты в порядке? — мимо меня кто-то проходит. Не понимаю. Все голоса сейчас смешиваются. Что один, что другой — один и тот же.

— Да-да, — отвечаю, а сама работаю шваброй с тряпкой для окон. Встаю на носочки и достаю до верхней рамы. На стремянку лезть не стала, вдруг голова закружится.

Упасть — последнее, что я планирую сделать.

— Ну, ладно…

Пару минут, и я снова остаюсь одна. Отдыхаю некоторое время и, вдыхая свежий весенний воздух, перехожу к другому окну. Опять поднимаю свой инструмент.

Но только прохожусь несколько раз по стеклу…

Как перед глазами снова начинает всё плыть. Словно вода попала в глаза.

Крепче хватаю палку, чтобы не уронить её на себя. И не замечаю, как коленки подкашиваются, и я сама лечу вниз, ничего не понимая.

Ноги слабнут в один миг.

И я не жмурюсь, боясь, что на меня что-то упадёт. Потому что в этот момент мне настолько плевать…

Что я не замечаю железных, почти стальных рук, которые обхватывают меня за плечи.

— Выпендрёжница, — звучит где-то сверху, а я не могу открыть глаза. Хотя… Этого мне и не надо. Я узнаю Рихтера по голосу и недовольному тону… Абсолютно всегда. Даже несмотря на то, что все остальные для меня — на одно звучание.

* * *

— Вы вроде тоже врач, но…

— Тугодум, — доктор не успевает договорить. Ледышка его перебивает. Ещё так сердито. Злобно.

— Хорошо отмечено, господин Рихтер, — поддакивает ему врач. А мне сейчас всё