Путь до места назначения показался мне очень коротким, я его не запомнила, и немудрено – через такую-то «вуаль» мало что увидишь!

— А-а-а, вот и вы! Явились, наконец, — бросил один из мужчин, ожидающих нас в Святилище; я мельком поглядела на эти темные фигуры и тут же отвернулась, чтобы они в свою очередь не стали внимательнее рассматривать меня. — Поторопитесь со своими молитвами. Опоздаете – и никакие молитвы вам потом не помогут. И что это у вас на лице?

У меня дрожали руки, дрожали ноги, и голос, заговори я, тоже бы дрожал. Поэтому за меня ответил Рик:

— Таинство ритуала требует особых условий. Нужно заглянуть в себя, прежде чем смотреть на других, особливо болезных и умирающих, нужно отрешиться от мира, и…

— Кончай трепаться. Пусть твоя ллара приступит уже к делу.

— Пропустите ее к огню и боле не тревожьте. Воззвание к Священному огню – самая сложная часть ритуала.

Я тихонько вздохнула и, отпустив потную дрожащую руку юного служителя, медленно пошла к ступеням, ведущим к каменной круглой плите. Там, на этой плите, ровно горел огонь, причем горел сам по себе, ничем не подпитываясь.

Мне стало еще жутче. Я нащупала носком ботинка (туфли для меня так и не нашлись, зато мне отлично подошли старые ботинки Рика) край первой ступени, и ступила на нее. Затем на вторую… Поднявшись на третью, я замерла.

Священный огонь страшен даже пладу… Что, если он накинется на меня за то, что я притворяюсь лларой? Я, возможно, совершаю святотатство. Но лучше это, чем запереться в комнате и притвориться, что меня не касается то, что происходит снаружи.

Я опустилась на колени перед огнем, благо что ширина третьей ступни позволяла, и взмолилась – не умеючи, коряво, но искренне:

— Великий Дракон! Я не твоя невеста и не имею права взывать к твоей силе, но у меня нет другого выхода. Исцели этого человека, Блейна, кем бы он ни был. Исцели не ради его самого, а ради Рика, ллары Эулы и всех тех людей, что живут в этом храме. Они не заслуживают того, что с ними собираются сделать.

Затем я, ведомая смутным знанием, протянула руку в самое пламя… и ощутила благодатное тепло. Мгновение-другое я смотрела в огонь, смотрела на свою руку в нем, и ничего не ощущала, и ни о чем не могла думать, кроме как об этом огне и его всеобъемлющем тепле.

Очнувшись, я прижала руку к груди, поднялась и развернулась.

Из-за «вуали» мне мало что было видно, но, по крайней мере, я знала, что сначала нужно спуститься по ступеням. Как только я спустилась, ко мне подошел Рик и – вот же сообразительный мальчишка! – начал громко говорить, куда надо идти и что делать.

— …Вперед, моя ллара! Эньор Блейн ждет вас в углу. Только вы можете заставить его сердце забиться снова.

— Оно еще бьется, ты, маленький паршивец! — возмутился кто-то из мужчин, но его заставили умолкнуть его же товарищи. Видимо, представление их проняло.

— Это фигура речи, — напыщенно ответил служитель; свою роль он играл превосходно.

— Заткнитесь все! — велел самый высокий из мужчин, и отступил в сторону, пропуская меня к телу своего господина.

Блейна уложили прямо на полу. На нем была одна только ночная рубашка; она пропиталась потом и некими жирными пятнами. Даже через импровизированную вуаль я видела, насколько плачевно состояние этого человека: кожа в красных прожилках, пальцы раздутые, живот выпученный, шея и лицо отекшие, длинные черные волосы слиплись от пота. Мужчина дышал часто и поверхностно, ему не хватало воздуха; его синюшные губы вяло шевелились. Тот, кто хотел убить этого человека, выбрал для него медленную, мучительную и грязную смерть.

Это было страшное и отвратительное зрелище; меня замутило от мерзкого запаха.

Что же мне делать? Коснуться его и сделать вид, что молюсь? Но где коснуться? Рик, кажется, намекнул на сердце.

Решившись, я склонилась над умирающим, разорвала на нем рубашку, чтобы обнажить грудь, и, превозмогая брезгливость, опустила ладонь слева.

Тепло объяло мою руку, и я ощутила, как дернулось сердце под моей ладонью, ощутила так ярко, словно держала его в руке. Оно дернулось снова, а потом Блейн открыл глаза, зеленые, как трава, кажущиеся особенно яркими на контрасте с покрасневшими белками, судорожно вздохнул и закашлялся.

Из его рта вылетел темный сгусток; я увернулась от него. Чья-то рука вцепилась в мою руку, обернувшись, я увидела Рика. Мальчик помог мне встать, затем мы снова посмотрели на отравленного.

Эньор Блейн задышал легче, лег набок, и его начало рвать на каменный пол Святилища.

Все мы, присутствующие, какое-то время безмолвно наблюдали за всем этим, затем люди Блейна разразились радостными (на мой взгляд, безумными) криками. Громила, тот самый, который угрожал нам, подошел ближе и сказал миролюбиво:

— Вот так бы сразу, ллара, а то ерепениться вздумали… это ж ваш долг – людям помогать!

— Вот именно – людям, а вы звери, — прошептал зловеще Рик.

— Что ты сказал, малец? — беззлобно уточнил громила.

Служитель взял себя в руки и громко заявил:

— Ллара устала! Я уведу ее.

«Ллара» и впрямь устала так, словно мешки ворочала. Опершись о руку мальчика, я пошла к выходу из Святилища. Мы прошли совсем немного, когда встретили запыхавшуюся ллару – уже настоящую – и встали, как вкопанные. Совсем рядом, там, за поворотом, шумно радовались исцелению своего господина мужчины, и в любой момент-то кто-то из них мог выйти к нам и обнаружить обман.

— Скорее в комнату, ллара! — обратился к Эуле Рик. — Они не должны увидеть нас вместе!

Если драконова невеста и удивилась, то виду не подала, и, кивнув, поспешила вместе с нами в «укрытие».

Выслушав наш рассказ, ллара Эула надолго замолчала. Затем, печально вздохнув, посмотрела на юного служителя.

— Я велела тебе заучить первые тридцать Огненных домов Империи, Рик. Что ты знаешь о Доме Блейн?

— Это одиннадцатый Дом Империи, — с готовностью ответил мальчик. — Сильный по крови Дом, но ему не стать одним из десяти сильнейших. Это дом Искупления. Дом, в котором не заключаются браки и не рождаются дети. В давнишние времена…

— Много лет назад, — поправила служителя драконова невеста и кивнула, мол, продолжай.

— …Много лет назад один из Блейнов предал Императора, и с тех пор его Дом принимает под своей крышей детей казненных предателей Империи. Блейнам нельзя вступать в брак и рожать детей, долг Блейнов – искуплять предательство своих родителей, и это же их девиз: «Служение и искупление».

Эула перевела взгляд на меня, долгий и многозначительный.

— Я спасла того, кого не следовало спасать? — произнесла я.

— Быть Блейном – уже клеймо, но человек, которого ты исцелила, этим не тяготится и не думает об искуплении. Он бунтарь, дурной человек, вероотступник, и жив только потому, что Император ценит его талант ученого. Элдред Блейн шагает по острию ножа… Я бы никогда не помолилась за него, не воззвала ради него к Священному огню. Умерла бы, но не приняла в Святилище.