— Больше ничего не было, — коротко доложил он, — только этидокументы и деньги. Но денег было много.

— Сколько?

— Восемьдесят тысяч долларов.

— Много, — согласился Михалыч, внимательно читая документы.Нужно было видеть лицо Михалыча, чтобы понять, интересны ли они ему или нет. Вовсяком случае, лицо его стало очень неприятным, таким оно бывает, когда кто-тоиз бандитов начинает нагло себя вести. Я еще не понимал, в чем дело, когда он,присев на корточки, посмотрел на лежавший перед ним труп и тихо спросил:

— Как думаешь, почему он решил выброситься из окна?

— Не знаю. Может, чего-то испугался.

— Вот-вот. Мне тоже интересно, чего он так мог испугаться?

— Может, не хотел, чтобы мы знали о его связях с бандитами.

— Из-за этого он выбросился? — недовольно взглянулЗвягинцев. — Ты можешь придумать правдоподобное объяснение, пока не приехалисотрудники прокуратуры? Или мне нужно будет предъявлять им эти документы? — Онподнялся на ноги. Ион встал рядом, не решаясь ничего сказать.

Конечно, мне нужно было спросить, что они такого прочли вэтих документах, но я знал негласные правила нашей группы. Все вопросы задаютсяпотом/после завершения операции. А вот эта дотошная журналистка снова вылезла.

— Можно узнать фамилию погибшего? — Петрашку уже открыл рот,чтобы сказать ей все, что он думает о ней, обо всех писаках и вообще обо всехженщинах, но Михалыч его опередил:

— Пока мы не разобрались до конца. А задавать лишние вопросыне нужно.

Журналистка кивнула, понимая, что действительно лучше иногдапромолчать. Михалыч обернулся к стоянке автомобилей: там стояло не меньше ста —ста пятидесяти автомобилей.

— Он говорил, что приехал на автомобиле, — задумчивопроизнес Михалыч.

Даже я догадался, что нужно было делать. Хотя всегда считалсебя немного тугодумом. Петрашку тоже все понял. Он посмотрел в сторонустоянки, потом разжал кулак, где были ключи.

— Проверим, — предложил он мне.

— Только быстро, — посоветовал Звягинцев, — а я постараюсьчто-нибудь придумать для прокуратуры. — Он не успел это сказать, как мыпобежали в сторону стоянки. Но все же услышали, как журналистка спрашивает уподполковника:

— Можно мне с ними?

Наверно, Михалыч ей доходчиво объяснил, какая она абсолютнаядура, иначе я не знаю, чем бы все это кончилось.

— Кто этот погибший? — спросил я Иона, когда мы спешили кстоянке.

— Сотрудник Кабинета Министров, — зло ответил тот, — егофамилия Скрибенко. Интересно, что он здесь делал в два часа ночи. Посмотрим егомашину.

Ничего себе перспектива, подумал я. Хотя особенно и неудивился. За столько времени в отряде я такого насмотрелся. Ипрокуроров-сволочей навидался, и милиционеров-иуд. Да и ответственные лица тожепопадались. Время сейчас такое бандитское, когда не ворует и не убивает тольколенивый. Я так себе представляю все, что случилось с нашей страной. Триста летРомановы копили ценности, а потом большевики крикнули: «Грабь награбленное!».Только быстро спохватились: крестьян вместе с землей загнали в колхозы, фабрикирабочим никогда и не принадлежали, а все богатство и ценности прибрала к рукамсама родная партия. И так продолжалось семьдесят лет.

А потом появился Горбачев, который решил что-то изменить, ноу него ничего не получилось. Как не получается у новичка-водителя, впервыесевшего за руль гоночной машины. Машину он разбил, а его самого прогнали. И воттогда пришли настоящие хозяева. Во всех республиках. Они быстро сообразили, чтовсе собранное коммунистами можно разграбить. Причем первыми сообразили самикоммунисты, вернее, их вожди, лучше других знавшие, как много ценностейнакоплено за эти годы и как их удобно воровать. Вот тогда и начался разделСоветского Союза. А потом и повальное воровство. И самое страшное воровствобыло у нас, в России. В других государствах хоть худо-бедно появилисьдиктаторы, которые все контролировали. В Прибалтике вообще было царствосправедливости, там такого воровства не допустили, хотя попытки были. А вот чемближе к югу… И у нас в первопрестольной, да и по всей России снова раздалсяклич «Грабь награбленное!». И все ринулись грабить. Что из этого получилось,все знают, а некоторые до сих пор считают, что иначе было нельзя. Получалосьперераспределение накопленных средств. Лучше бы спросили у нас, мы бы имрассказали про «перераспределение». На самом деле, если раньше воры были всамом низу, теперь они оказались на самом верху, и в этом было все«перераспределение». Но вообще-то политика не мое дело. Мое дело — ловить бандитов.И поэтому я не особенно удивился, когда услышал про этого ответственногогосподина из Кабинета Министров.

Мы подошли к стоянке, и дежурный лениво вылез из своейсторожки, явно не намереваясь помогать нам. Но с Ионом Петрашку такие номера непроходят. Он толкнул заспанного парня с такой силой, что тот отлетел и послеэтого готов был вместе с нами проверять все машины. Мы и начали их проверять.Парень заступил недавно и не знал, какая машина подошла позже других. Но затоон знал, что рядом со стоявшими у ограды автомобилями нельзя ставить другиемашины, так как те могут выехать в любую минуту, даже ночью. Поэтому нашазадача намного облегчилась, и среди восьми автомобилей мы быстро нашли светлую«волгу». Ключ подошел, и мы открыли автомобиль. Ничего интересного внутри небыло. Ион действовал бесцеремонно: достал нож и орудовал им безо всякогостеснения. В бардачке мы ничего не нашли, кроме каких-то талонов, связкиключей, наверно, от квартиры.

В багажнике, кроме запасного колеса, лежало еще одно колесои две канистры бензина, словно водитель готовился совершить путешествие вокругсвета на своей «волге». Мы в последний раз осмотрели салон автомобиля,проверили даже пепельницы. Мы уже собирались уходить, когда Ион достал аптечку.Она была необычайно тяжелой. Это нас насторожило. И мы уже не очень удивились,когда внутри оказались деньги. Плотно уложенные пачки стодолларовых купюр. Мыпересчитали их. Здесь было ровно восемь пачек. Восемьдесят тысяч долларов.

Нужно было видеть лицо охранника этой стоянки. По-моему, ондаже пожалел, что спал на посту. Теперь он будет проверять все машины, новторого такого случая у него не будет.

Забрав деньги, мы пошли к дому. Там уже грузили труп.Аракелов был рядом, Михалыч приказал ему ехать в морг. Это тоже была нашатрадиция. Ни один труп, ни один раненый не должен был уехать с местапроисшествия без нашего человека. Это была правильная тактика, и мы в этом нераз убеждались… Сверху принесли еще двоих убитых, а испуганные соседи не моглипонять, что случилось.

Зуев уверял всех, что ничего страшного не произошло. А издома вынесли три трупа. Никто не думал, что все так получится. И тот, которыйвыбросился из окна, не должен был делать этого. И сам Коробок сегодня ошибсяпоследний раз в жизни; он обязан был знать, что нельзя стрелять в сотрудниковспецназа, тем более в нашего Михалыча. Но, наверно, подполковник сильно досталего, если Коробок решил нарушить традицию. Он ведь точно знал, что после этогоживым из квартиры не выйдет. Это в кино бывает, когда убивают товарища, а другиесотрудники мужественно терпят, передавая бандита в руки правосудия. В нашейгруппе такого нет. Во-первых, мы вообще не верим в правосудие, и тем более внаше правосудие. Во-вторых, в случае смерти любого из наших товарищей мыстановимся неуправляемыми. И не только «бешеные» Петрашку или Хонинов, но и всеостальные. Мы бы разрезали Коробка на мелкие кусочки, устроили бы емупоказательную казнь, но живым он бы все равно не ушел. И об этом знают всебандиты, с которыми мы сталкиваемся. А тот, кто стреляет, тоже знает, что сэтой секунды он мишень. Мишень для всех сотрудников нашего отряда.