— Разве у меня есть дом?

— Да.

— Нет. Мои родители умерли, имущество отобрали.

— Всё есть. Дана, держись за меня.

Я провела под его одеждой ладонями.

Крепкие мышцы пресса, чувствовались косые мышцы. Гладила, ощупывала. Медленно обвивая его руками. Пальцы скользнули по его спине, и я уложила голову ему на грудь.

— Как тепло, — разомлело, протянула я, закрывая глаза. — Нельзя расставаться, иначе я опять что-то неправильно пойму и умру от горя.

— Да. Пожалуй, ты права, мы больше не расстаёмся.

*****

Наши пальцы сплетались. Я дала ему правую руку, левую он сам брал силой. Стеснялась и даже морщилась от неудовольствия. Особого дискомфорта его прикосновения к тонкой коже не причиняли, это скорее психологический аспект. Ещё недавно на пальцах кожу тянуло, и хватать вот так грубо было недопустимо.

Ладно, утрировала. Не хватал он меня, просто делал то, чего я не ожидала.

Повёл меня вперёд. Илья шёл целеустремлённо от остановки за музей с парком. Вытягивал шею, чтобы высмотреть ближайшее кафе. Не поспевала за ним, он длинноногий.

— У меня шрамы, — решила признаться на бегу.

И опять все смотрели на меня. Теперь казалось, что осуждающе. Мышь серая с красивым парнем! Такое чувство, что дворники вениками начнут отгонять меня от величественного Ветрова.

Плохая одежда, никакой стати в фигуре.

— Остановись, — чуть не плача, выдернула свою руку.

Илья замер, повернулся, внимательно рассматривая меня.

— Что не так? — спросил он. — Я знаю, что шрамы. Можешь не предупреждать. Даже видел.

— Когда?! — ахнула я.

— Когда приходил, — пожал он плечами. Словно ему было можно смотреть на меня.

— Кто тебе разрешил? — ошарашенно смотрела на него.

— Дана, я же сказал, я следил за тобой и заботился. Я знаю, как и что! В чём дело?

Он знал? Он видел? А то, что меня фотографировали без лифчика. Естественно без одежды, потому что левая часть тела пострадала и грудь задета.

Я же страшная! А он – парень! И как теперь? Мне даже ему ничего не показать. Я может секса хотела, а теперь и раздеться не смогу. Потому что он меня уже видел, и мне ужасно стыдно за своё тело.

Нет, грудь вроде ничего, уцелела, но рука и плечо…

Я развернулась, собралась уйти от него. Тут же уткнулась носом в его свитер.

— Я понимаю, ты переживаешь. Сейчас подумай хорошо, что я тоже переживаю. Дана, подумай обо мне! Я разговаривал с психологом. Все свои переживания рассказывай, я буду отвечать. Ты могла придумать, чего не было, расстроиться, а страдать будем вместе.

— Да, уже, — призналась я.

— Придумала?

— Да, придумала.

— Что меня пугают твои шрамы?

— Точно! Как ты догадался?

— Шрамы пугают тебя, не меня. Если так сильно расстраиваешься по этому поводу, давай купим рукав. Такую перчатку по плечо.

Посмотрела на него во все глаза. То есть он к моему выходу из больницы фундаментально подготовился. Если бы на его месте был папа, я бы не говорила таких глупостей. Папе можно было доверить всё. Он поддерживал. И да, папа консультировался с психологами, выстраивая между нами доверительные отношения. Потому что родитель меня любил.

— Ты любишь меня? — тихо спросила я.

— Да, — печально улыбнулся Илья. — Год уже, как ты часть меня.

— И мне нужен кафф. Украшение на ухо, которое не только мочку скроет и ушную раковину. Не хочу больше операций. Если тебя не смущают мои шрамы, пусть всё так остаётся.

— Обязательно, Мышонок, купим кафф. И пусть так остаётся, даже не заморачивайся, — он провел рукой по моему лицу. Оставлял невидимые дорожки тепла на моей коже.

И напряжение появилось в теле.

Подцепил пальцами подбородок и приподнял мою голову.

О сексе думала, а сама так трепетала от одного поцелуя. Губы его горячие прикоснулись ко мне, и я ощутила запах моего парня. Как лавина стекались в меня жаркие воспоминания. Танца в белом платье на дне рождения школы. Мой первый поцелуй в парке. Стеснение, смущение и жар во всем теле. И его вкус, его терпкий, бархатистый запах. Как шёлковый язык мягкий и ласкающий медленно проникал в меня, нежно играл с моим языком. И момент поцелуя лилейный и сладкий окутывал сознание лёгким туманом.

Мне казалось, что вырываются из плеч крылья, и я способна полететь. Настолько лёгкой становилась.

Обопрусь на его сильные, крепкие руки и вспорхну над землёй.

Языки переплелись, поцелуй становился влажным. Единство настолько крепким, что защемило ниже живота, желая большего. Мы выросли, теперь вместе. Я хотела его.

Нужно было соблюдать осторожность, потому что за год он мог измениться. Следует узнать Ветрова, проверить и поверить.

Я отвернулась, тяжело дыша.

— Может, — отрывисто начал Илья. — Поедем, у меня есть в холодильнике пицца, разогреем.

— Далеко? — шмыгнула я носом, разглядывая обувь прохожих.

— Да… Ладно, надо взять себя в руки. Идём кушать, не буду быстро ходить.

Он, как тогда, когда мы были вместе и были счастливы, закинул руку мне на плечо, не дав почувствовать тяжести, а потом передумал так обнимать, опустил руку на спину и прижал меня к себе.

Спрятанная под его сенью, улыбнулась и тихо заплакала. От счастья.

Нужно же понимать, что одной с пятью тысячами в кармане я бы пропала в Москве. Конечно, меня бы пустили в мой бывший интернат переночевать, там бы я нашла Кристинку или хотя бы показали, в какой стороне она пропала. Но…

Вдвоём лучше. С Ильёй Ветровым надёжнее.

Приятно осознавать, что я не одна.

— Мышонок, не реви, — вытирал мне слёзы Илья одноразовым платочком.

У него в кармане одноразовые платки! У кого из парней такие есть? Наверное, только у тех, кто забирал мышат из больниц. Очень приличных и заботливых.

— Веду свой блог, — Илья неожиданно залез в мою тарелку и начал резать хинкали на половинки. Я смотрела на это немного оторопело.

Мы в кафе выбрали тихий уголок у окна, заказали по порции хинкали со сметаной. Парень рассказал немного о своей жизни. Он так и остался верующим, а ещё нелюдимым.

— Хотел поухаживать, — наткнулся на мой взгляд Ветров и отпрянул обратно на свой стул.

— Что за блог? — я грела руки о стакан горячего чая. — У меня не было интернета, в больницах только читала и рисовала иногда.

— Ничего страшного. Мой блог называется «Приют интроверта». Хотя некоторые умудряются хейтить. Называют притон, я особо не блочу, — он говорил негромко, с придыханием… От волнения.