Однажды утром мы с братом стояли у дома и провожали очередную туристическую группу, когда неожиданно к нам подошли двое ребят и заговорили с нами на осетинском. Мы удивились и обрадовались. Эти двое были студентами Грозненского нефтяного института, они не меньше нашего были удивлены встрече с маленькими земляками. Однако худшее было впереди, когда наши земляки- туристы, не спрашивая разрешения у наших родителей и старшего инструктора, усадили нас верхом на плечи и понесли с собой в горы. После пяти часов похода объявили привал, все побежали собирать землянику, кизил, боярышник, дикую грушу и облепиху. Старший инструктор и его добровольные помощники, быстро собрав сухие сучья и ветки, разожгли костер и скоро на углях стали готовить шашлыки. Чтобы завоевать их расположение и благосклонность, я начал читать им стихи — «Федорино горе» и «Мойдодыр». Над моим выступлением они очень громко смеялись, что даже одна растроганная туристка полезла ко мне целоваться. Жаренное мясо мы с братом заслужили. Поход был дневной — без ночевки, и вечером они вернулись обратно в Ведено. Помню, как отец сильно ругался с руководителем туристической группы, а когда узнал, кто непосредственные виновники нашего «похищения», отвел их в сторону и перешел на родной язык. Студенты как могли, оправдывались, а мама плакала, прижимая меня к себе — уставший брат стоял молча рядом. Оказывается, нас уже с утра объявили в розыск и начали искать по всем заброшенным и злачным местам Ведено, пока одна местная жительница не сказала маме, что видела нас на руках у туристов, направляющихся в горы…

Как- то раз я решил навестить папу на работе после окончания уроков. Зная приблизительно расположение прокуратуры, очень скоро нашел это двухэтажное здание и не нашел ничего лучшего, как стал поочередно заглядывать в окна первого этажа. В третьем окне разглядел своего папу, что- то пишущего за столом. Я постучал по стеклу костяшками пальцев, оторвавшись от своей писанины и увидев меня, он от удивления выронил ручку. Немедленно выйдя на улицу, строго спросил, как мне удалось уйти так далеко от школы без разрешения старших, и повел меня домой. По дороге объяснил мне, что, если мои уроки закончились раньше, надо дождаться старшего брата на выходе из школы и вместе с ним отправляться домой. Вечером он рассказал маме про мой вояж к нему на работу и добавил, что я нигде и никогда не пропаду, и назвал меня копией и потомком Дзыбыртта. Но я учился во втором классе и еще не знал нашего прославленного предка, и мне не были известны дела, сделавшие его легендой. Скорее всего, папа имел в виду мою неуемную самостоятельность и инициативу, а также способность чувствовать опасность, исходящую от окружающих меня людей.

Однажды папа взял меня с собой в гости к своему другу Осмаеву Юсупу в соседний районный центр Шали, в котором тот занимал должность первого секретаря райкома. Семья Осмаевых была многодетной, а сам хозяин был крупным и высокий ростом мужчиной, как мой отец, по характеру веселый и добрый. Старшего его сына звали Амин, следующего — Султан, а затем — Магомед, Фатима, и Аслан… Имена других я уже и не помню. Всего их было восемь. С Магомедом мы были одногодками, и много позже я встретился с ним в Северо- Осетинском государственном институте, куда оба поступили на первый курс. Через год сюда же поступила Фатима, его младшая сестра, весьма интересная и симпатичная и с хорошими пронзительными вокальными данными типа, как у Фроси Бурлаковой.

В это время папа и остальные гости сели за большой стол в зале и что- то праздновали, женщин за столом не было- им вообще не положено сидеть за одним столом с мужчинами у чеченцев, как, впрочем, и у осетин, а также у других народов Северного Кавказа. Я же играл с остальными детьми в соседней комнате, сидя на ковре мы смотрели, как по игрушечной железной дороге бегал паровозик с вагонами, а за нами тихо присматривал Амин, он сидел на диване и читал книжку, изредка посматривая на нас, когда мы, чересчур увлекшись, поднимали шум. Вскоре к нам в комнату зашел Султан и что- то тихо начал говорить старшему брату, тот удивленно вскинул брови, и затем они чему- то рассмеялись. Султан позвал меня и еще двух малышей в зал, где сидели взрослые. Старших за столом было четверо, естественно, и папа среди них. Они сидели с красными лицами, но, судя по их выражению, посидели они хорошо и в удовольствие. И наконец дошли до планки, когда захотелось «хлеба и зрелищ». Хлеба на столе у них хватало, а вот зрелищем должны были быть мы. Они поспорили, чей сын лучше и дольше протанцует лезгинку. Поставили пластинку с «гудермесской лезгинкой» и скачки понеслись, уступать я был не намерен и скакал по комнате как горный козел- высоко подпрыгивая и что- то гортанно выкрикивая. Очень скоро из танцующих я остался один, не снижая скорости и продолжая как молодой джейран скакать и прыгать. Остановил меня хозяин дома, говорить он уже не мог, поэтому махал руками, по его лицу катились слезы восторга. Все гости стали меня оживленно обсуждать, щипая за щеки и дергая за чуб. За мой дикий танец я получил от присутствовавших гостей по десять рублей и подзатыльник одобрения от Амина. Честно заработанные тридцать рублей, по рекомендации отца, я гордо отдал дома матери в руки.

Иногда вечером родители сами ставили пластинки в патефон с осетинскими песнями и танцами, и мы все начинали танцевать. Я смотрел как танцует папа с мамой и старался повторять их движения. Дома мы разговаривали на осетинском языке, но мама обратила внимание на то, что некоторые слова я и брат стали менять на русские — нам было так удобнее, ведь разговорной практики с одногодками практически не было. Родителей это обеспокоило, и ими было принято решение отправлять нас на лето на два- три месяца в Суадаг к бабушке, где все, от мала до велика, разговаривали на родном языке. В селе без мамы и папы вначале было плохо, мы с Тамуриком по ним очень скучали, но затем познакомились с другими детьми, нашими одногодками, стали вместе играть, и как- то свыклись с тем, что родителей нет рядом. У маминого брата Жоры был сын Олег, младше меня на два года, с ним мы сблизились более всего и каждый