В 8.30 Вадим уже возле моего дома. Улыбается, но в глазахнедовольство. Вот так всегда: один раз обедом накормят, а потом из дома невыйди. Я держу эти мысли при себе.

– Как отдохнула? – спрашивает он.

– Нормально, – пожимаю я плечами и решаю сказатьему приятное: – Правда, без тебя было скучновато.

– Мне тоже. Если тебе так хотелось в этот дельфинарий,стоило только сказать.

Этот день и четыре следующих мы с утра до вечера вместе.Обширная культурная программа идет полным ходом. Я демонстрирую эрудицию,особенно, правда, не увлекаясь: большие знания женщин вызывают у мужиковобоснованное беспокойство. У бедного Сережи не закрывается рот. Вадим все чащедержит меня за руку и как бы ненавязчиво обнимает, однако я не даю заманитьсебя на стезю разврата.

– Фенечка, – говорит Вадим, – почему бы тебене переехать в гостиницу?

– Зачем? Мне здесь нравится.

– Шутишь? По-моему, это место для тебя совершеннонеподходящее. Если гостиница тебе не по вкусу, можно снять квартиру.

Я отвечаю в том духе, что сарайчик – предел моих мечтаний, ис соседями мне невероятно повезло, они поддержали меня в годину испытаний, итеперь оставить их было бы верхом неблагодарности.

Сережа внезапно обретает голос и наставительно шепчет:

– Чего ты дурака валяешь? Вадим хороший мужик, и денегу него до черта.

Наконец и сам Вадим вечером в ресторане, глядя в моипрекрасные глаза, делает мне вежливое, но откровенное предложение. Жизнь на югеначинает действовать на нервы. Я откидываюсь на спинку стула и делаюгрустно-ласковое лицо. После минутной заминки говорю:

– Вадим, у тебя дома, наверное, жена и двое детей,которых ты очень любишь.

– С чего ты взяла? – спрашивает он.

– Ты хороший человек, и все у тебя должно быть хорошо.Следовательно, есть жена и дети. Ну и зачем тебе я, скажи на милость? Я негожусь для курортных романов. Прости меня, ладно?

Он вроде бы простил, но попыток толкнуть меня на путь грехане оставляет. Я проявляю завидную стойкость.

В конце недели мы расстаемся, Вадим рано утром уезжаетдомой.

– Кстати, – спрашиваю я, – почему ты приехална машине?

– Ненавижу самолеты. Служил в десанте и решил: если живостанусь, близко к самолету не подойду.

– Поезда тоже ненавидишь?

Он смеется, обнимает меня. Мы прогуливаемся по улочке, «Мерседес»стоит возле калитки. Я пишу свой адрес, Вадим – свой телефон.

– У тебя действительно нет мобильного? – ссомнением спрашивает он. – Хочешь, подарю?

– Блага цивилизации лишают человека свободы, –ухмыляюсь я.

Он опять обнимает меня и говорит:

– Поедем со мной. Ну что тебе эти три дня?

Я качаю головой:

– У меня билет. Поеду поездом. Увидимся дома, хотя,может, ты и не захочешь.

– Желал бы я знать, чего хочешь ты.

– Господи, да этого даже я не знаю.

Прощание наше трогательное и довольно продолжительное. Подконец, явно испытывая некоторую неловкость, Вадим извлекает из машины дваобъемных пакета.

– Это тебе на дорогу, – говорит он. – Ешьрегулярно и постарайся не потерять чемодан. До встречи.

Он машет рукой и хлопает дверцей «Мерседеса», я с пакетамиостаюсь посреди улицы. Когда машина сворачивает за угол, я кидаюсь вдогонку,голос мой способен поднять мертвого. Вадим оказывается рядом, а я пытаюсьподобрать слова.

– Извини, – говорю я. – Наверное, этоглупо… – Я и в самом деле чувствую, что веду себя по-дурацки. – Яхотела сказать тебе спасибо. Ну, за то, что ты купил все это, не предложил мнеденьги, а купил, и вообще… Мне будет очень плохо, если в родном городе ты менязабудешь.

Наши объятия и прощальный поцелуй ничего общего с братскимине имеют.

Родной город встречает меня ужасной жарой. Само собой, таксипоймать не удается, я еду с чемоданом в битком набитом троллейбусе, футболкалипнет к телу, и от запахов кружится голова. Вываливаюсь на своей остановке и,удивляясь собственной живучести, плетусь к дому. Лицо у меня горит, дыханиепрерывистое, а настроение ни к черту. И это называется вернуться домой!Взбираюсь на второй этаж, отпираю дверь и оказываюсь в своем коммунальном раю.Дражайших соседей не наблюдается. Их у меня двое: Дуся, еще ничего себе женщинанеопределенного возраста и занятий, с хронической мечтой о замужестве, ипокинутый женой алкоголик, по совместительству слесарь нашего ЖЭКа ПетрАлексеевич, он регулярно свинчивает кран в ванной на очередную опохмелку.Ванная ассоциируется у него с буржуазной роскошью, и убедить его оставить кранв покое совершенно невозможно. В двери моей комнаты торчат три записки. Отпапы: «Ефимия, как только приедешь, сразу же зайди домой. Сразу же». Ясно, мнепредстоит допрос с пристрастием. Вторая записка: «Фенька, где ты? Я скучаю».Само собой, это муж-летчик. И третья: «Эффи (последний муж, Олег Викторович,зовет меня на европейский манер), позвони, как приедешь, очень волнуюсь».

Я бросаю чемодан и двигаю в ванную, сердце замирает внедобром предчувствии. Однако кран на месте, я лезу под душ, испытывая к ПетруАлексеевичу благодарность, граничащую с обожанием. Душ поднял мне настроение, язавариваю чай и пою. Громко, тихо петь я не умею. Попутно выясняю, что ПетрАлексеевич съел весь запас макарон, которые я по неосмотрительности оставила вкухонном столе. Слава богу, до холодильника в комнате он не добрался. Пока япью чай, появляется он сам с радостной улыбкой на багровом лице.

– Здорово, Фенька! – орет сосед. – Приехала?Заждались, заждались. Отдохнула, значит? Красавица. Как жизнь на курорте?

Я рассказываю про жизнь на курорте, а Петр Алексеевичодобрительно кивает.

– А сувенир мне привезла? – спрашивает он.

– Нет, – потерянно отвечаю я.

Лицо его становится обиженным.

– Вот так, ждешь ее тут, ждешь, а она нет чтобы ососеде подумать, мол, ожидает человек и все такое. Красивая ты баба, Фенька, адура дурой, без понятия, вот от тебя мужики-то и бегают. А я ждал, кран вон вванной поставил.

Мне мучительно стыдно, я иду в свою комнату, Петр Алексеевичдвигает за мной, перечисляя мои грехи. Я вспоминаю, что денег у меня вполнедостаточно, и решительно жертвую на восстановление моей пошатнувшейсярепутации.