Затем на городской заставе его опять подвергали долгому,томительному расспросу. Выехать из города без подорожной и таких же строгихопросов также нельзя было. А тут — никто даже и внимания не обратил надеревенский возок! Застав Алексей вообще не видел, только на самом въезде встолицу, да и там никого не задерживали.

Не случилось ли чего, подумал тогда наш герой, но тут же обовсем забыл, всецело занятый разглядыванием петербургских окраин.

К его изумлению, они почти ничем не отличались отнижегородских. Дома небольшие, деревянные, даже на знаменитом Невскомпроспекте.

Деревянной была и церковь Казанской Божьей Матери,поразившая Алексея красотою. Но уж коли встречался дом каменный, то он болеенапоминал дворец, а не человеческое пристанище.

Ничего подобного Алексей вообразить не мог. Он так и ахнул,увидав витрины модных лавок. Сколько богатого товару! Особенно поражали“Нюренбергские лавки”, которые помещались на Невском.

Уж на что тетушка живала в Васильках схимницей-затворницей,а всё ж и в ее беседах с соседками, изредка приезжавшими на чаек, либо зарецептом нового варенья, либо за узором для канвы, звучало порою это волшебное,манящее словосочетание: “Нюренбергские лавки”.

Чудилось, здесь было все, от булавки до тяжелых рулоновбогатых тканей!

Теперь Алексей окончательно проснулся и едва успевал вертетьголовой по сторонам.

Вот она, столица! Ух, какова! Чего в ней только нету!Правда, вот оленей, на которых, сказывали, тут ездили по улицам, Алексей так ине увидал.

Но в Петербурге запрягали оленей в сани только зимой, атеперь стояла какая-никакая, а весна.

— Куды теперь, барин? — спросил с тяжким вздохом кучер, струдом скрывая усталость и раздражение.

Кучер был не Улановых — соседский, из Матешкина. Да и весьвыезд был не Улановский: соседи отправляли столичной родне деревенскиегостинцы, поэтому оказия молодому хозяину Васильков выпала очень удобная.

Алексей наотрез отказался тащиться в столицу в своем старинномвозке, обшитом медвежьей шкурою изнутри так, что окошки напоминали маленькиеподслеповатые глазки, опушенные коротенькими ресничками.

Вдобавок, тетушка уперлась: ни за что не хотела переставлятьвозок на колеса, опасаясь, что он увязнет в расквашенной дороге. Но заявиться всередине апреля в Петербург на санном ходу…

Никогда в жизни! Летняя повозка не могла бы выдержать стольдолгого пути, да и холодна она, первоапрельские ночи еще студены.

Алексей потребовал было заказать в Нижнем новую повозку,благо он теперь сам был хозяином своим деньгам, однако рассудил, что нечеготащить в столицу напоказ провинциальную дурь, лучше купить и коляску важную, иконей в Петербурге.

Вот оглядится там, по обвыкнется, все и справит, чтоположено молодому человеку его круга: и гардероб, и оружие, и лошадей сколяскою, ну а пока дядюшка-генерал, конечно — же, не откажет предоставлятьплемяннику свой выезд (в воображении Алексея это была самое малое четверка вороных!)— не каждый день, понятно, а хотя бы от случая к случаю.

Алексей велел кучеру ехать к Лейб-кампанскому корпусуЗимнего дворца, где стоял один батальон Преображенского полка и держал квартиругенерал Талызин.

Подивился неописуемой красоте здания, привольногораскинувшегося на Невской набережной. А арка была какова, а Дворцоваяплощадь!..

Алексей уж притомился удивляться. От переизбытка восторга онвпал в некое полусонное состояние и, точно во сне, воспринял новость: дядюшкаПетр Александрович с квартиры в Лейб-кампанском корпусе съехал каких-нибудь тринедели назад, а теперь обретается на Невском, так что мимо его дома Алексейнепременно проезжал по пути сюда.

Дом находится как раз возле католической церкви, сдававшейчасть своего помещения тем самым знаменитым “Нюренбергским лавкам”, на коинынче засматривался Алексей.

Покуда Алексей бегал в Лейб-кампанский корпус, кучер нескучал.

Кинув господское добро без присмотра (налетай кому не лень,уноси что приглянулось!), он с восторгом пялил глаза на тощего мужичонку влегком кафтанишке и шапке — гречевнике [1], который тягал туда-сюда на веревкезаморенную собачонку, то и дело азартно крича ей:

— А ну, сучка, покажь, как это делает мадам Шевалье?

Особенно мужик упирал на слово это. “Кто такая мадам Шевальеи что же она делает?” — удивился было Алексей, и в следующее мгновениесобачонка хлопнулась на спину и раскинула во все стороны лапки.

Зрители так и зашлись от смеха! Хозяин сдернул свой гречевники пошел с ним по кругу. Полетели гроши да полушки, кто кидал и копеечку.

— А ну, — выбился из толпы какой-то парень, — меня онапослушает?

— За показ пятачок, — строго предупредил хозяин.

— Да ты озверел, мужик?! — ошалел было парень, однако, видно,ему крепко попала «вожжа под хвост».

— А, ладно, подавись! Где наша не пропадала!

— Швырнул пятак в шапку:

— Ну, кажи, как мадам Шевалье, сука хранцузская, это делает?

Собачка опрокинулась на спину и задергала растопыреннымилапками. Особенно старательно разводила она задние лапы, что заставляло толпупросто-таки рыдать от восторга.

Алексей пожал плечами, не понимая смысла шутки, толькоощущая в ней нечто непристойное.“Кто ж такая эта самая мадам? Да черт ли мне вней? Надо на Невский возвращаться!” И он окликнул кучера.

Тот мученически завел глаза, услыхав, что придется ехатьобратно, а впрочем, покорно заворотил коней, хотя ему самому надобно было наЛиговку.

Однако, отыскав, искомый дом, отстоявший несколько поодальот дощатой дорожки, проложенной для удобства пешеходов по краю каменноймостовой, он торопливо вывалил прямо у ворот небогатое добро Алексея, в числекоего были и деревенские гостинцы, скрупулезно отобранные тетушкой (чтобы и вгрязь лицом не ударить перед двоюродным братцем, и не особенно разориться), и,громогласно божась, кони-де на вовсе засеклись, вот-вот падут, не добредя дохозяйской конюшни, — погнал притомившихся лошадушек со всей возможной прытью.