протокол, чем он и занимался, используя подоконник вместо стола.

— Огонь помню, — сказала я. — И боль.

— Девочку доставили к нам в тяжелом состоянии, — вмешался Николай Петрович. — Два треснутых ребра, множественные гематомы, ожог верхних дыхательных путей…

— Я читал отчет, — перебил его следователь. К слову, он даже не представился. — С вами мы побеседуем позже. Сейчас я пытаюсь выяснить, что она помнит.

— Амнезия в ее состоянии вполне объяснима, — не унимался Николай Петрович. — Она скоро пройдет, и вы могли бы…

— Позвольте мне поговорить с девочкой, — перебил его следователь.

Треснутые ребра? Гематомы и ожоги? Горящий сарай мне не почудился. А медицина тут воистину чудодейственная. Я с уважением посмотрела на Николая Петровича. Ведь это он меня вылечил, никаких сомнений.

— Яромила, что последнее ты помнишь? Где ты была, что делала? — вновь обратился ко мне следователь.

— Ничего не помню, — вздохнула я. — Только имя.

Вот теперь следователь удостоил меня взглядом. И в нем я прочла снисходительную насмешку.

— Что ж, так и запишем, — сказал он, убирая в папку лист, на котором делал записи.

— Как? — растерялся Николай Петрович. — Уже все? — Следователь развел руками, выходя из палаты. — Мила, подожди, я сейчас вернусь.

Ждать я не стала, рванула следом. И правильно сделала. В коридоре было оживленно, и следователь с врачом вышли на лестничную площадку. Дверь, ведущая туда, находилась рядом с моей палатой. Я еще раньше поняла, по характерному запаху, появляющемуся время от времени, что там курилка.

Еще одна деталь, отличающая мой мир от этого. У нас давным-давно запрещено курить в больницах. А уж если бы кто-нибудь узнал, что медперсонал детской больницы дымит на лестнице, скандал с последующими увольнениями, вплоть до главврача, не заставил бы себя ждать.

Дверь открывалась без скрипа, и я легко выскользнула на лестничную площадку. Банка с окурками стояла у окна, на пол-этажа ниже, я же села на ступеньку чуть выше своего этажа.

— Послушайте… — Николай Петрович говорил тихо, но в лестничном колодце его голос разносило эхо. — Девочку жестоко избили и заперли в сарае. И этот пожар… Он же не случаен?

— Ведутся следственные мероприятия, — уклончиво ответил следователь.

— Кем бы она не была, это преступление против закона! — горячо произнес Николай Петрович. — Император лично подписал приказ о запрете преследования ребенка. Яромила — маленькая девочка. Она не отвечает за то, что совершил ее отец!

— Вы правы, — согласился следователь. — Но что вы от меня хотите?

— Чтобы вы нашли преступников, разумеется!

— Она ничего не помнит.

— Но есть же способ узнать, что она видела.

— Вы о ментальном допросе? Прокурор не подпишет разрешение.

— Почему⁈ — воскликнул Николай Петрович.

— Право слово… — Следователь понизил голос. — Вы не понимаете? Серьезно?

Наступила тишина. Я дернулась было к двери, подумав, что сейчас мужчины поднимутся, но Николай Петрович вновь заговорил.

— То есть, расследование будет формальным, — произнес он. — Потому что это никому не нужная сирота из проклятого рода.

— Вы и сами все прекрасно понимаете.

— Я понаблюдаю за девочкой до завтра. И ее придется выписать. Она вернется в тот же приют?

— Скорее всего.

— И ее жизнь снова будет в опасности.

— Вы так печетесь о дочери преступника. — В голосе следователя послышался сарказм. — Не боитесь?

— Ничуть, — твердо ответил Николай Петрович. — И она… правнучка моего учителя.

— Который, к счастью, не дожил до позора, — добавил следователь. — Так позаботьтесь… о правнучке своего учителя. Чтобы ей не пришлось возвращаться в приют. Прошу прощения, мне пора.

Я успела улизнуть до того, как мужчины заметили, что их подслушивают.

Отличные новости. Я живу в приюте, и меня пытались убить. И, похоже, сочувствующих моему положению мало. Николай Петрович… и все. Может, стоит как-то поспособствовать тому, чтобы он забрал меня из приюта? Заманчиво. Но я ничего о нем не знаю. Он добрый человек, он лечит детей. Но этого мало.

Вскоре Николай Петрович вернулся в палату. Он заставил меня лечь и осмотрел. Сначала — не прикасаясь, водя ладонями над моим телом. А после стучал по грудной клетке, щупал живот, считал пульс, просил высунуть язык.

Мне показалось, что Николай Петрович хочет что-то сказать, но боится начать разговор. Помочь ему, что ли…

— Все в порядке, Мила, — наконец произнес он. — Ты здорова, завтра я тебя выпишу.

— Домой? — спросила я, воспользовавшись случаем. — А где мама? Почему она не пришла?

Не знаю, угадала я или нет, но на этот раз он не ушел от ответа.

— У тебя нет мамы.

Пришлось изобразить испуг и растерянность. Я не могла вести себя, как взрослый человек. Семилетний ребенок будет плакать, узнав, что у него нет мамы? Расстроится — определенно.

— И папы нет, — добавил Николай Петрович. — Ты еще вспомнишь, но… у тебя никого нет.

— К-как… — выдавила я.

И скорчила лицо, будто собираюсь заплакать.

Бездарная театральщина! Аж самой противно от этой фальши!

Но Николай Петрович поверил. Он привлек меня к себе, обнял. Стал утешать, поглаживая по спине. Я особо не прислушивалась к тому, что он бормотал. А главное он произнес, глядя мне в глаза.

— Хочешь, я стану твоим опекуном?

— Наверное… да, — ответила я тихо, пряча взгляд.

Радостно соглашаться вроде бы нет причин, но отказываться как-то глупо. А попросить время на раздумья может взрослый, но не ребенок.

— Я узнаю, как это можно сделать, — сказал Николай Петрович, повеселев. — Мила, выше нос! Даже если придется вернуться в приют, это ненадолго. Поняла?

— Ага, — согласилась я.

А после того, как он ушел, меня накрыло воспоминаниями Яромилы. Не всеми разом, но я узнала, каково девочке жилось в приюте.

Глава 5

Яра не знала, как исчезли мама и папа. Позже кто-то сказал, что их забрали ночью. Кто? Зачем? Непонятно. Ночью Яра спала.

Утром няня покормила Яру завтраком, велела сидеть в детской и ушла. Яра и сидела, пока ей не надоело. А потом…

По дому ходили незнакомые люди, мужчины в форме полицейских. И рылись в вещах. Ни родителей, ни слуг… И Яра испугалась. Заплакала. Ее вновь отвели в детскую. Ничего не объяснили.