крепко сжата, и это выглядело так, будто она взлетела и на мгновение зависла в воздухе. Поистине божественная. Затем она рухнула на мяч, который ее сестре каким-то образом удалось вернуть на поле выстрелом в дальний угол. Генри нахмурилась и взяла новый мяч, не сказав ни слова близняшке. Сестры Пек были в самом разгаре ссоры. Генри провела пасхальные каникулы, делая минет своему личному тренеру по теннису в хижине для переодевания у бассейна их дома в Хэмпшире, оставив Дэйв одну на корте, чтобы та тренировалась с теннисной пушкой.

– Что случилось с Лосем? – спросила я ребят.

Это имя мы дали широко обсуждаемому тренеру, бывшему профи, чье настоящее имя звучало для нас как-то экзотично – Мусса. К тому времени слово «Лось» стало кодовым среди Божественных и означало минеты и большие члены, а со временем и любые члены.[6]

– Монако, – сказал кто-то. – Лось уехал в Монако.

– О, типа, Абу-Даби?

– Пока-пока, Лось.

– Ага, больше никаких «лосей».

– Бруней, – поправила Генри, сделав перерыв и прислонившись к забору двора, пока сестры менялись местами. Кожа на ее плече протискивалась сквозь сетку мелких квадратиков, из-за чего она выглядела странно мягкой.

– Привет, Джо, – сказала она мне. – Как тебе Гонконг?

Мой отец был банкиром; родители недавно переехали из-за его работы.

– Это было сносно. Мне жаль, что с Лосем все так.

– Спасибо. То есть я не знаю. – Она ударила ракеткой о пятку. – Мы будем писать друг другу и все такое, это будет круто. Я увижу его в середине семестра.

Лось сделал это. В частной школе-интернате Святого Джона работали практически одни женщины, за исключением Падре, нашего школьного капеллана, и пары учителей древних искусств и математики[7] – у Лося не было конкуренции. Однако вероятность того, что мы будем делать минет в течение восьмидесяти четырех дней этого летнего семестра, не считая выходных (поездок домой на выходные) и отпуска на половину семестра, были невысоки. Себастьяну Мусса было где-то тридцать два или тридцать три, он водил кабриолет и говорил с французским акцентом. Он был богом. Мы ничего не знали о его жизни за пределами теннисного корта. Напоминаю, это была эра до интернета, никто не мог просто загуглить кого-то. Он мог быть женат и иметь шестерых детей, а мы могли этого не знать. Этот человек был загадкой.

Я помню, что всякий раз, когда я думала о Себастьяне Мусса, у которого были мускулистые колени бегуна на длинные дистанции и твердые темно-коричневые бедра, я всегда начинала чувствовать, как мои ладони сжимаются, и мне приходилось тереть ими мои школьные колготки, прежде чем кто-либо заметит это, потому что в свои шестнадцать я еще никого не видела и не касалась, не говоря уже о «лосях». В этом отношении я несколько отставала от сверстников. Божественные были известны своей не по годам развитой сексуальностью. У меня было чрезвычайно яркое воображение, но я не могла даже представить себе, что у меня во рту оказалась часть какого-то человека, особенно эта часть, или что я буду с ней делать, когда она будет у меня во рту. (На втором курсе моя лучшая подруга, Скиппер, предложила мне пососать большой палец другого Божественного, и, несмотря на то что в том возрасте я все еще была довольно неумелым сосателем большого пальца, я помню отталкивающее, чуждое ощущение, когда сустав Джорджи Гордон-Уоррен прижался к моим нижним зубам, а ее длинный ноготь вонзился во впадину в верхнем небе. Это был настолько тошнотворный опыт, что вскоре после этого я отказалась от дальнейших попыток. Если большой палец Джорджи вызвал у меня рвоту, как, подумала я, мне справиться с пенисом?)

Это не значит, что я была фригидной – обвинение, которым мы любили разбрасываться тогда, – или непривлекательной, по крайней мере я не была совсем отталкивающей. Правда, у меня почти не было груди, а лицо не отличалось незабываемой красотой, но я отрастила длинные волосы, чтобы делать одно движение рукой, наше фирменное движение – откидывание волос набок. Мы никогда не завязывали волосы, за исключением спортивных занятий, и постоянно мотали головой из стороны в сторону в течение всего дня. Я удивлена, что никто из нас не получил травму. У меня были такие же тонкие волосы, как и сейчас, из-за чего мне было трудно поддерживать этот стиль, и поэтому я выработала привычку наклонять голову набок, ненамеренно придавая себе вид принцессы Дианы. Не совсем кокетка, как Генри Пек, но все же, кажется, это нравилось мальчикам. По крайней мере, тем ребятам из других интернатов: Харроу, Итону, Рэдли, Стоуву. Кроме того, к пятому классу я ближе всего подобралась к сексу, когда какой-то чудак безуспешно пытался расстегнуть молнию своих брюк во время школьных танцев. Скиппер, одна из самых популярных девушек нашего курса, больше всего подходящая на роль старосты, знала об этом, как и другие Божественные. Поэтому все эти «лосиные» разговоры заставляли меня почувствовать себя обманщицей, хотя я и без этого часто стакивалась с подобным ощущением в тот период моей жизни, пронизанный уязвимостью. Тем не менее я продолжала улыбаться Генри Пек в тот день, как будто я была увлечена ее «лосиным» анекдотом, стучала ногами об осыпающуюся каменную стену садовой канавы, и сменила тему прежде, чем Генри вернулась к вопросу о моих пасхальных каникулах. Никаких «лосей» тогда не было.

Юрген поднимает голову, чтобы прервать мой рассказ.

– Кокетка?

– «Джейн Эйр» была одной из наших главных книг, нам было по пятнадцать-шестнадцать лет, мы знали все о кокетках.

– Хорошо, – соглашается Юрген. – Продолжай.

Он снова ложится.

– Подожди, а близняшки Пек, где они сейчас?

– Я не знаю. Это не важно. Ты собираешься и дальше меня перебивать?

– Nein, nein.

Я хлопаю его по бедру.

– Передай мне виски.

Муж ставит бутылку на мое голое бедро. Понятно, какой эффект на него оказывает моя история: девочки-подростки, униформа, копны длинных волос.

– Сделай это.

– Сделать что?

– То движение.

– Движение? Я не помню его.

– Да, ты помнишь.

Он наклоняется вперед и вытаскивает заколку из моего пучка.

– Ну же. Покажи мне.

Я делаю вид, что хмурюсь, но встаю и улавливаю свое отражение в зеркале в гостиной, мой голый торс над камином, маленькие белые груди, мои соски, напряженные от холода и твердые как пули. Мне нравится смотреть на мою широкую, молочного цвета задницу больше, чем на маленькие ягодицы с небольшими ямочками по бокам. Нравится, что я выгляжу не как четырнадцать лет назад, угловатой и костлявой. Я провожу рукой по своему мягкому животу. Увлеченная собственным телом. Я почти забыла, что Юрген ждет.

– Итак, –