– Вернись внутрь, mein Gott. Ты с ума сошла? Будешь сидеть, облепленная мошками?

Я притворяюсь, что увлеченно разглядываю волны. Слишком темно, чтобы хоть что-то увидеть. Одеяло колется, и, честно говоря, про мошек я забыла. Тем не менее я упорно закручиваю себе сигарету и слушаю крики чаек и плеск волн, что бьются друг о друга. Я настолько пьяна, что сигарета выглядит неумелым подобием. От нее у меня кружится голова, как и в первый раз, когда я сидела на корточках в задымленной курилке со Скиппер и близняшками, а сигарета переходила по кругу из рук в руки. Возможно, благодаря этому воспоминанию у меня рождается одна идея. Я запахиваю одеяло и осматриваю заднюю часть коттеджа, где участок идет вдоль сырой, покрытой мхом стены. Там достаточно места для того, чтобы пробраться дальше, и я, подняв вверх руку с сигаретой, медленно и неуклюже проползаю туда, спотыкаясь из-за велосипедных ботинок. На пути мне попадаются пустые контейнеры для цветов, лопата, треснувшая дверь душа и пластиковые садовые стулья. Я оказываюсь между стоком и стульями. Это прекрасно, как в старые добрые времена. Когда я смотрю вверх, кажется, что стены коттеджа дружелюбно наклоняются ко мне.

Свет.

В коттедже нет штор в ванной, они там не нужны – окно выходит на мох и камни. Я вижу, как Юрген смотрит на себя в зеркало над раковиной. Он хватается за подбородок и тянет щетину вниз, размышляя, нужно ли мне еще время или ему следует выйти и помириться. Я чувствую прилив любви. Мой желудок скручивает, меня почти тошнит. Он был и всегда будет чрезвычайно красивым мужчиной. Возможно, для кого-то он чересчур бледен, у него ясные голубые глаза, белый выбритый затылок, волосы над которым выгорели на солнце. У него бедра велосипедиста, толстые и мускулистые, крепкие, как окорока, колени, и острая линия загара в двух дюймах над коленной чашечкой, где заканчиваются шорты из лайкры. Он катается несколько раз в неделю, иногда по четыре или пять часов, когда ему нужен перерыв в студии. Его плечи сутулые из-за того, что он склоняется над ручками велосипеда, его живот плоский, почти вогнутый. Он слишком хорош для меня. Лучший человек, которого я знаю. Я чувствую себя идиоткой, прячась здесь в темноте. Зализывая собственные раны.

Я жду, пока он брызгает водой на щеки и пьет из сложенных ладоней, чтобы протрезветь, а затем проводит пальцами по волосам, чтобы пригладить их. Он оценивает себя в зеркало, немного поджимает губы. Я вижу, что и ему не чуждо небольшое человеческое тщеславие. Я стараюсь не хихикать и не выдавать себя. Затем, все еще обнаженный, он плюхается на унитаз. Опускает свой пенис между безволосыми бедрами, опирается локтями на колени, наклоняясь вперед, как будто он сидит на своем гоночном велосипеде.

О боже.

Что-то в его женственной позе, когда он сидит и писает вот так вместо того, чтобы стоять, пугает меня. Он отрывает себе кусок туалетной бумаги, как будто собирается вытереться, а не просто потрясти.

Я видела достаточно.

Я ухожу из виду, прижимаюсь спиной к стене и сползаю на землю. Что еще мы не знаем друг о друге? Я скручиваю себе новую сигарету, а когда закончу – сделаю еще одну. Поджимаю колени к носу во время своего медового месяца и курю как Божественная.

5

Курилка представляла собой узкую нору между живой изгородью и школьной котельной рядом с прачечной. Заброшенные на пасхальные каникулы мешки с фасолью, тряпичный коврик и безногий диван, на который мы залезали, источал запах взрослой собаки. В тот первый день летнего семестра, пытаясь найти тихое место, чтобы покурить, я плюхнулась в один из сырых мешков с фасолью прямо за своим общежитием и приложилась носом к коленям. С другой стороны стены работники, отдыхавшие от вытаскивания сундуков из машин и распоряжений родителей, сидели на старой церковной скамье, раскинув ноги, пили сладкий чай с молоком и тоже курили.

На меня обрушилась волна усталости от джетлага, такая сильная, что я почувствовала, как меня начинает штормить. В Гонконге сейчас была середина ночи. Я не спала около двадцати восьми часов. Я закрыла глаза, мое тело начало расслабляться, подбородок упал на грудь. Я представляла, как мать надевает шелковую маску для сна, деревянные лопасти потолочного вентилятора гудят над головой, а отец все еще сидит в офисе. Когда я неожиданно кивнула головой, из-за живой изгороди послышался шорох, щелчок и вспышка. Первой моей мыслью было, что это кто-то из моих друзей разыграл меня. Приближалась ночь нашего пятого курса – многолетняя традиция в школе Святого Джона, знаменовавшая конец экзаменов, когда домовладелицы, казалось, закрывали глаза на то, как девушки бегали обнаженными по розовому саду, приклеивали псалтыри на церковные скамьи, или устраивали ночной побег, чтобы покрасить городскую статую в красный цвет.

Я вскочила, и острый кусок карточки перелетел через забор, попав мне в щеку. Еще дюйм, и он попал бы мне в глаз.

– Черт возьми, – схватилась я за лицо. – Это не смешно.

Я вскарабкалась на безногий диван, чтобы посмотреть, кто это был, но тяжелые шаги уже грохотали по прилегающей автостоянке и удалялись в сторону Хай-стрит. Кто бы это ни был, он не был Божественным.

– Черт возьми, – повторила я, мое сердце колотилось. Я потрогала царапину на щеке, что была не больше, чем порез от бумаги, однако обнаружила немного крови. Я громко выругалась, чтобы перестать чувствовать себя униженной и опасаясь, что там может быть банда горожанок из Короля Эдмунда, спрятавшаяся где-то, где я их не увижу, и готовая наброситься на меня, расцарапать мою кожу своими длинными искусственными ногтями и выдернуть волосы.

– Отвалите, – крикнула я. – Коровы.

Затем я посмотрела вниз, чтобы найти то, что чуть не пронзило мне глаз. Полароидный снимок на ковре лицевой стороной вниз.

– Что за черт?

Я нагнулась, подняла его.

Карточка была пустая.

Я увидела, как сквозь молочную платину проявляется слабый розовый цвет, настолько легкий, что я поднесла снимок к лицу, а затем держала его, покачивая в воздухе. Это должна была быть шутка? Среди кремовой глазури я могла различить гребень холма, или, может быть, шляпу, или какую-то фигуру в шляпе, но все равно было невозможно определить это точно. Обрадовавшись тому, что, похоже, никакой группы горожанок, ожидающих в тени, чтобы устроить мне засаду, не было, я стояла там, шаталась из-за джетлага, ждала, пока проявится фото, и гадала, что же это может быть.

– О боже, –