– Разумеется, согласна. Только, пожалуйста, говори мне«ты», и не надо имени-отчества, лучше просто «бабушка».

– Хорошо, я попробую, но, наверное, сразу у меня неполучится.

– Сашенька, а ты не могла бы завтра в это же времяприйти опять сюда, мне не хочется ни одного дня терять… Теперь, когда я обрелатебя…

– Я приду! Я обязательно приду! – горячо заверилая. – А сейчас, наверное, уже побегу… вы устали, и я тоже, честно говоря,столько волнений, вам надо отдохнуть…

– Действительно, столько волнений. Но должна сказать,Саша, впервые после смерти Вени я чувствую себя почти счастливой.

Мы нежно обнялись на прощание, и я ушла. Меня трясло иколотило. Мне отчего-то было страшно, словно я подошла к какому-то рубежу… НаАрбате было шумно и оживленно, а мне хотелось тишины и покоя. Но, представивсебе, что буду до глубокой ночи сидеть дома одна, я заколебалась, ехать лидомой. Нет, я поеду сейчас к Ульяше. Ульяша – моя старшая подруга. Она живетодна, и к ней вполне можно заявиться без звонка. Ульяша была подругой мамы, атеперь стала моей… Она одинокая интеллигентная женщина, немного, может быть,странная, но добрая, умная и меня обожает, как, впрочем, и я ее. Кстати, онаведь может знать о том, что мой настоящий отец – этот Веня…

– Александра, что за пожар? – воскликнула она,открыв мне дверь. – Твой красавец наставил тебе рога?

– Уля, а разве женщинам наставляют рога? – непридумала я ничего умнее.

– Ага, значит, ты ему рога наставила? Давно пора! Твояверность набивает оскомину. Сашка, что за дела? Ты почему такая зеленая? –вдруг сменила тон Ульяша.

– Уля, ты знаешь, кто такой Вениамин Демшицкий?

– Опаньки!

– Так знаешь или не знаешь?

– Знала когда-то такого. Он был диссидент, красивыймалый, кажется, математик. А что?

– Это все, что ты о нем знаешь?

– Сашка, что ты придуриваешься?

– Нет, это ты придуриваешься! Ты знаешь, кем он мнеприходится?

– Опаньки!

– Да что ты заладила «опаньки» да «опаньки»?

– Ну я не знаю, что и сказать…

– Скажи как есть, я все равно уже в курсе.

– Откуда?

– От верблюда!

– Александра, ты что себе позволяешь? Я тебе в материгожусь!

– Прости.

– Ладно уж, прощаю, не хотела говорить, но раз ты вкурсе… Слушай, если ты уже все знаешь, то за каким чертом тебе мой ответ? Нохотела бы я услышать, какая тварь тебе проболталась?

– Не тварь, а бабушка.

– Какая еще бабушка? – вытаращила глаза Ульяша.

– Моя бабушка, мать Демшицкого.

– Опаньки!

– Уля! – завопила я.

– Ах да, прости. Откуда взялась вдруг эта бабушка?

– Из Израиля. Приехала со мной познакомиться, и ясейчас у нее была. Это как гром среди ясного неба, я чего угодно ожидала, когдашла к ней, но только не этого…

– Воображаю! Ну и как ты отнеслась?

– Я в смятении, если честно. Понимаешь, я ведь всеравно всегда буду считать отцом папу, моего папу… И вдруг еще какой-то отец. Ядумала, это только в кино бывает…

– Кино – штука довольно приближенная к жизни, должнатебе заметить, особенно мелодрамы. Когда-то в юности я тоже вдруг узнала, чтомой отец не мой отец, а узнав, поделилась с одной подругой, так оказалось, чтоу нее такая же история.

– Обалдеть!

– Ах, Сашка, в этой жизни обалдевать приходитсядовольно часто. Ну и что от тебя хочет эта бабушка? Любви, что ли?

– Ну вроде да…

– А больше ничего?

– А чего можно от меня хотеть? Что у меня есть? Блоха вкармане?

– И Глеб на аркане! – захохотала Уля. – Междупрочим, это может вскоре оказаться некоторой ценностью, Я вчера была в одномдоме, так там две юницы просто подыхали от восторга по поводу господинаОрдынцева. Он, дескать, самый красивый мужик в Москве и Московской области,едва не загубленный талант и безусловно восходящая звезда!

– Правда? – обрадовалась я.

– Чего ты ликуешь? Это ни к чему хорошему неприведет, – горестно покачала головой Ульяша. – Впрочем, черт с ним,расскажи лучше про бабку. Кстати, а Демшицкий сам побоялся приехать?

– Он умер.

– Ох ты господи, я не знала. А старушка решила найтивнучку… Что ж, логично.

– Она хочет, чтобы я поехала к ней, она там покажет меняврачам, чтобы я могла родить.

– Опаньки! Круто берется. Между прочим, ты пока и нашимврачам не показывалась. Могла бы уж давно… Хотя что бы вы ели, если б ты неработала? Но сейчас, конечно, все меняется. Похоже, твой Глебчик и вправду взвезды выбивается… Ох, Сашка, тебе будет трудно.

– А когда мне было легко? – пожала яплечами. – Даже если у Глебки голова закружится от успехов, я сумею емувсе объяснить, он же умный и меня любит, ты ведь знаешь.

– Знать-то я знаю, но… Впрочем, чего раньше временикаркать. Ты его с бабкой знакомить собираешься?

– А как же!

– Сашка, вот тут я не уверена…

– Что ты хочешь сказать? – удивилась я.

– Принимая во внимание характер твоей свекрови…

– При чем тут свекровь?

– Ведь она тоже узнает о бабке, правда?

– Ну и что? Это не позор.

– На твой взгляд. И на мой тоже, но за эту особу я непоручусь.

– Да ей-то что за дело?

– Ну, во-первых, она, по моим наблюдениям, не чуждаантисемитизма, это раз, во-вторых, жуткая ханжа.

– Уля, мне на нее наплевать с высокого дерева!

– Что ж, наплевать так наплевать.

– Как ты себе это представляешь? У меня появиласьбабушка, совершенно очаровательная старушка, которой я нужна, и я скрою ее отмужа, так? На что это похоже?

– Ты когда собираешься их знакомить?

– В субботу! А в пятницу поведу ее на «Сирано». Слушай,ты тоже приходи к нам в субботу, обязательно! Я тебя с ней познакомлю!

– Думаешь, это удобно?

– А что ж тут неудобного? Она хочет познакомиться смоими близкими, а ты не близкая, что ли?

– И Светика позовешь?

– Ни за что! Не желаю ее постную рожу видеть. Она-томне не близкий человек, правда? Да и Глеб не любит, когда она с гостями… вечночто-нибудь ляпнет… Так ты придешь?

– Дурацкий вопрос, конечно, приду. Мне очень интересно.Только, Сашка, скажи, когда ты с ней теперь увидишься, с бабкой новоявленной?