Я развел руками.

– Прекрасно представляю. Я тоже читаю новости, по мэйлуидут. В среднем игра разрабатывается года два-три, а обходится миллионов втри-пять. Это на Западе, который теперь в Корее и Китае. А у нас онлайновуюразрабатывают пять лет, на это тратят полмиллиона долларов, а потом о ней забывают.Скажу сразу, что когда мы вот так прижаты к стене, то работать могли бы большечем шесть часов в сутки… и без выходных. Это сократило бы срок до двух лет, ато и до года. Вместо пяти миллионов нам хватило бы и ста тысяч долларов. Приусловии, что все мы будем пайщиками игры. И если она удастся, то будем стричькупоны…

Скоффин сказал нетерпеливо:

– Согласен-согласен, если касается меня, хотя и неверю, что все будут работать по двенадцать часов в сутки. Это в первые дни, апотом начнется: а чего этот козел работает меньше меня, а что мне больше всехнадо… У нас ведь Россия, где якобы коллективизм и соборность, но я еще не виделтаких индивидуалистов. Русские не умеют работать в команде.

– Я хохол, – сказал Секира живо. – Побабушке. А хохлы какой цикл про казаков закатали?

– Они не совсем хохлы, – уточнил Скоффинядовито. – Это юсовская компания на Украине. Хоть работают там хохлы, но скнутом и куском сала в другой руке над ними стоит манагер-юсовец.

Секира сказал безнадежно:

– Ну вот, на этом и прогорим. Мы же все индивидуалы! Аабсолютно все на свете рассматриваем, как посягательство на нашу свободу!

Кулиев наконец опустил баночку с пивом на стол, но из ладонине выпустил. Лицо бесстрастное, таким же бесстрастным голосом произнес:

– Женщинам в мужчинах нравятся больше всего вторичныеполовые признаки – дача, машина, зарплата… А мы что-нить на этой байме огребем?

– Огребем, – ответил серьезно Скоффин. – Посамые помидоры.

Секира сказал сердито:

– Ну что ты пугаешь ребенка?

– Да это я так, чтобы слишком не воспарял. Огребем, ноне скоро. И то если сумеем… На разработку игры уйдет года три. Два – это Володято ли оптимист, то ли ловит нас на крючок.

Николай в глубокой задумчивости барабанил пальцами по крышкестола. Неплохой гитарист, у него там, где у других подушечки, костяные наросты,звук получался таким, словно с горы на асфальт сыплется крупная галька. Скоффиннедовольно хмурился, ерзал, наконец подтолкнул его локтем.

– Ты что, нервный?

– Я? – удивился Николай. – С чего взял?

– А чего галопируешь по столу? Пойди побегай вокругдома!

Николай посмотрел на свои широкие ладони, со стола убрал, носказал снисходительно:

– Нервный не тот, кто вот так барабанит, а тот, когоэто раздражает. Этот вообще псих!

Кулиев наконец произнес задумчиво:

– Все верно, никто нам не поможет, кроме нас самих.

– Это хорошо, – ответил Секира бодро. – Пустьпомогают. А где они живут?

– Кто? – удивился Кулиев.

– Да эти нассамихи. Хоть раз почувствовать себяголодающим негром, которому помогают, помогают, помогают…

Скоффин сказал раздраженно:

– Это неграм помогают, потому что они никому несоперники! А нам хрен кто поможет. Еще и притопят. Так что либо самивыбираемся, либо тонем.

– В этом, в выгребной яме, – ехидно сказалНиколай.

Скоффин сказал еще недоверчиво, но я видел, что начинаетзагораться:

– Хорошо, но все мы программеры… А для игры, какдогадываюсь, этого маловато.

– Тепло, – сказал я. – Обычно эту истину немогут понять даже в могучих студиях, где ворочают миллиардами. Игру по пять летделают программеры, а потом хозяин не понимает, почему никто не играет в ихзаранее разрекламированный хит. У меня есть знакомый писатель, талантливый,злой и острый. Уже три года в хит-парадах первый. Правда, старый, ему сорок двагода, но с виду не скажешь. Он еще и на велосипеде ездит, сам видел.

Кулиев спросил осторожно:

– А почему такой захочет работать с нами? Или его непечатают?.. Тогда на фиг он нам?

– Как раз печатают, – заверил я. – Огромныетиражи! Но настроение у него хреновое, все говорит про закат бумажных книг.Гонорары его падают из-за пиратства… Словом, уже говорил мне, что его профессияотмирает, как отмерли ямщики и трубочисты, надо б присмотреться к чему-топоперспективнее… На этом можем заарканить.

– Сорок два года? – фыркнул Кулиев. – На фигему что-то перспективное? Скоро в могилу пора!.. Когда такому переучиваться?

Скоффин возразил:

– А нам какое дело? Если окажется удачным членомкоманды? Лишь бы свое дело знал. А переучиваться ему особо и не надо. Он ибудет писателем, а не программером.

– Свое дело знает, – заверил я снова. –Завтра же с ним переговорю. Нет, сегодня позвоню, а завтра встретимся. Железонадо ковать, пока драйвера на месте.

Они завозились, Скоффин зажужжал кофемолкой. Впервые за годынаших встреч для кайфа и балдежа пиво забыто, корюшка не сжевана. Взбадривающийзапах кофе поплыл в нашу сторону сперва от кофемолки, потом от плиты. Я видел,как начали оживать лица, глаза заблестели, мы как будто начали сновапробуждаться к жизни, ибо то, чем жили, – не совсем жизнь, а безбедноесуществование людей, у которых совершенно нет ни амбиций, ни запросов.

Кулиев спросил неприятным трезвым голосом:

– А где возьмем денег?

Вопрос повис в воздухе, тишина встала напряженная инеловкая. Все старались не встречаться друг с другом взглядами.

– Самый лучший вариант… – заговорил яосторожно, – это не брать денег вообще. Это идеальный вариант. Мы достиглитого уровня жизни, когда для существования нам нужно поработать полчаса в день.Яхты так не купишь, зато жить можно почти на халяву. Но я понимаю, что все мыиз того теста, что если уж работать по несколько часов в сутки, то всепредпочли бы ежемесячно получать твердую зарплату. Верно? Верно. Но, как самипонимаете, чтобы получать зарплату, мы должны продать игру заранее. Отказатьсяот прав на нее полностью.

Я умолк, ждал реакции, они все так же переглядывалисьукрадкой, елозили взглядами по столу. Скоффин сказал с нервным смешком:

– Володя, ты очень хорошо обрисовал ситуацию. Мнекажется, лучше синица в кулаке, чем в другом месте. В смысле, лучше небольшаязарплата каждый месяц, чем ожидание большого куша в далеком будущем.

– Верно, – согласился Кулиев. – Правда, игрунадо еще продать. В смысле, подыскать инвестора.

Я провел взглядом по остальным. Секира ухмыльнулся, Скоффинсмотрит прямо и бесстрашно, он так всегда скрывает растерянность, заговорилдотоле молчавший Ворпед: