– Поставки надо осуществлять поэтапно, небольшими партиями,со складскими помещениями сейчас проблемы, но это будут решать мои люди. – Климвытянул из вазочки зубочистку. В ярком свете, льющемся снизу, из аквариума,Саня заметил на среднем и указательном пальцах под настоящими перстняминарисованные. Перстни-татуировки обозначают отсидки. Специалист может по нимопределить, где именно сидел человек.

«Но Клим никогда не сидел», – мелькнуло у Сани в голове. Итут же он заметил на толстом запястье часы швейцарской фирмы «Лонжин». Этадеталь рассеяла внезапную муть неприятных сомнений.

Настоящий «Лонжин». Механика, золотой корпус, кожаныйремешок. В таких важных деталях мужского туалета Саня разбирался неплохо.

Человек, который носит обычный «Роллекс», не так богат, какхочет казаться. Если «Роллекс» золотой, в материальном благополучии еговладельца можно не сомневаться, однако доверять ему не стоит. Он пижон,понтярщик. Большие деньги дались ему легко и случайно, завтра он их можетпотерять. А вот «Лонжин» говорит о надежности, спокойном стабильном достатке,как и костюм и галстук от «Боско Чилледжи».

С часов Саня перевел внимательный взгляд на запонки. Всенормально. Бриллианты, платина. И зажигалка «Ронсон», тоже платиновая,отделанная теплым черным деревом, чтобы было удобно и приятно брать в руку.

– Давайте еще раз выпьем за успех нашего безнадежного дела,– Клим поднял плоскую коньячную рюмку. Держал он ее грамотно, согревал владони. Саня чокнулся сначала с ним, потом с Вовой и выпил залпом. За успех.

* * *

Наташа ходила по комнате из угла в угол, Димыч хныкал,капризничал. Она покачивала его на руках, ласково напевала, однако внутримедленно вскипало раздражение. Оно жгло горло, как будто Наташа хлебнулакипятку. Голова кружилась от усталости, плечи и спина ныли. Димыч был тяжелый.Но если положить в кроватку, он зальется таким вдохновенным ревом, что потомеще часа два не успокоится.

– Ну, где он, твой дорогой папочка? – произнесла она злымбыстрым шепотом. – Почему его нет до сих пор? Где он шляется ночами? Как будтосемья для него не Существует. Все по фигу, и ты и я. И еще смеет что-то вякатьо втором ребенке!

Все это она говорила, конечно, не маленькому Димычу, а самойсебе, понимала, что не права и заводит себя нарочно, выдумывает проблемы напустом месте. Но остановиться не могла.

Ей было скучно. Дни сливались в сплошной поток тихихдомашних хлопот, прогулок, кормлений, стирок, походов в ближайший супермаркет сколяской. Скука перерастала в раздражение. Саня зарабатывал достаточно, чтобыобеспечить своей семье нормальную, сытую, беспроблемную жизнь, но слишком мало,чтобы избавить жену от необходимости сидеть дома с ребенком и заниматьсядомашним хозяйством.

Ей едва исполнилось двадцать. Она считала, что родиларебенка слишком рано, губит лучшие свои годы. Ей хотелось событий, беготни,нарядной веселой суеты, новых людей, хотелось ловить на себе жадные мужскиевзгляды, быть в центре внимания. В редкие свободные минуты она не знала, чемсебя занять. Пробовала читать, но в строчках не видела никакого смысла,автоматически пробегала глазами пару страниц очередного любовного романа илидетектива, спохватывалась, что не понимает, о чем речь, бросала книгу, включалателевизор, но и там, на экране, все было скучно, бессмысленно. Политика,сериалы, «Поле чудес», «Угадай мелодию». Одно и то же.

Наташа устала ходить, опустилась в кресло, продолжаяукачивать Димыча. Попробовал бы Саня вот так, несколько часов подряд, баюкатьребенка. Подлец, мерзавец, сукин сын! Сидит сейчас в кабаке с какой-нибудь холенойразмалеванной стервой, или уже не в кабаке, а в квартире, на тахте. Светпогашен, музыка тихонько играет, на журнальном столике кофе и ликер. Стерваскидывает туфли и грациозно поджимает свои длинные ноги в колготках с лайкрой,а Санина рука осторожно ложится на ее колено. Тьфу, пакость какая!

Наташа шмыгнула носом, посмотрела на Димыча. Оказывается,ребенок уже крепко спал. Она уложила его в кроватку, плюхнулась в кресло,включила телевизор, и тут же на экране появилась заспанная, помятая физиономияАртема Бутейко.

– Привет, жук-калоед, – произнесла Наташа, кивнувтелеэкрану, – давно не виделись. И зачем тебя запустили в эфир? Кому нужны твоигадостные сплетни? Только тоску нагоняешь своим тупым пошлым юморком. Такстараешься шутить, как будто тужишься при запоре.

Поймав себя на том, что разговаривает вслух с телевизором,она тут же выключила его и всхлипнула. Физиономия Артема Бутейко окончательноиспортила ей настроение. В квартире было тихо. Димыч мирно посапывал вкроватке. Лениво поднявшись, Наташа поплелась на кухню, включила чайник, хотячаю ей вовсе не хотелось.

И вдруг зазвонил телефон. Вздрогнув, она бросилась каппарату, схватила трубку с такой поспешностью, словно ждала важного звонка.Но, услышав голос своей подружки Ольги Ситниковой, тут же увяла:

– А, это ты? Привет.

– Ребенка уложила? – деловито поинтересовалась Ольга.

– Ага. Только что уснул.

– Муж дома?

– Нет.

– Странная ты женщина, – вздохнула Ольга, – все емупозволяешь.

– Что – все?

– То самое. Мой Андрюша вот так же пропадал вечерами, ямолчала, думала, работает, вкалывает, кормилец, себя не щадит. Сама знаешь, чемвсе кончилось.

Кончилось все действительно скверно. Несколько месяцев назадАндрюша бросил Ольгу с двухлетней дочерью.

– Саня по делам ушел. У него сейчас серьезные проблемы из-закризиса, – неуверенно возразила Наташа.

– Ну конечно, по делам… Слушай, я тут Светку Берестневувстретила, она знаешь где теперь работает? В «Арлекино». Представляешь, танцуетстриптиз.

– Серьезно? У нее же ноги короткие!

Вяло и зло обсудили фигуру Светки Берестневой, потом Ольгаопять оседлала своего любимого конька, стала рассуждать о подлости всех в миремужчин.

Раньше Наташа старалась прекратить эти вредные для здоровьяразговоры, выдумывала какой-нибудь предлог: Димыч проснулся, молоко убежало.«Прости, я тебе позже перезвоню», и не перезванивала. Но сейчас ей было тактоскливо, так одиноко, что даже Ольгиной злой болтовне она была рада. Все-такиживой голос в трубке.

– Неужели ты ничего не чувствовала? Это ведь должно бытьзаметно, когда появляется у мужа другая женщина, – спросила она Ольгу изаметила про себя, что впервые задает этот вопрос не из сострадания, а снапряженным личным интересом.

– Чувствовала, конечно. Но не хотела себе признаваться.Обидно, унизительна Да и что я могла бы изменить? Потом, когда все сталослишком очевидно, я бросилась в другую крайность – просила, умоляла, истерикизакатывала, опустилась до шантажа, пыталась вены резать. От этого только хуже.Если бы сейчас все сначала, я бы, разумеется, вела себя совсем иначе. Я бысделала вид, будто мне все равно. А еще лучше, сама бы завела кого-нибудь. Воттогда бы он, сукин сын, подумал, уходить или нет. Кстати, очень тебе советую.