— Ну, я… — Багловский не мог не заметить явной грубости. —Если связаться с Институтом биологии, там есть одна зацепка…

— Вот и свяжитесь, — сказал Данил.

— Нужно как-то объяснить Вере, она и так на пределе…

— Вот и объясните, — сказал Данил.

— Послушайте, Данил Петрович… Я что, все же в чем-то виноватв ваших глазах?

Разумеется, ни за что на свете Данил не мог бы ответитьчистую правду: в конце концов, бывают случайные обмолвки, и не стоит с махувыдвигать версии…

— Ни в чем вы не виноваты, — сказал он после короткой паузы.— Просто…

Это был мой ученик, знаете ли. У меня не так уж многоучеников, а Климов был из лучших. И потому настроение у меня препакостное. Выуж не обижайтесь, лады?

— Лады, — кивнул Багловский с бледной улыбкой.

— Вот и прекрасно, внесли ясность. Ну, поехали впрокуратуру?

— А с этими что делать? — Багловский взглядом показал себеза спину, в сторону «девятки».

— А что с ними прикажете делать? — пожал плечами Данил. —Что бы мы ни делали, очевидного факта не скроешь: мы сюда прилетелирасследовать смерть Климова… разумеется, ни в коей степени не нарушая здешнихзаконов. Это очевидно для любого потенциального противника, а потому не будемдергаться…

— Можно вызвать машину и поставить контрнаблюдение…

— Рано, — сказал Данил. — Посмотрим, будут ли они за нами идальше таскаться.

Он, конечно, не стал сообщать Резиденту, что контрнаблюдениеуже выставлено, еще в аэропорту, на всякий случай, и у хвостов теперь есть свойсобственный хвост. Полезно все же быть предусмотрительным…

…Прав оказался шофер. Водилы всегда все знают.

Демонстранты перегородили широченный проспект Независимости,как куча веток перегораживает таежный ручеек. Горластое сборище намеревалосьоттянуться по полной программе: гордо реяли флаги Народного фронта (те самые,кстати, под которыми во времена оккупации маршировали полицаи), содержаниеогромных разнокалиберных плакатов сводилось к коротенькой, не блещущей глубинойлибо оригинальностью мысли: «Геть Лукашевича!», в разных концах орало десяткаполтора мегафонов, старательно озвучивавших тот же нехитрый лозунг.Перекошенные в крикс морды, слюна летит на метр вокруг, надрываютсяинтеллигенты в траченных молью бородах, климактерические дамочки и щуплые юнцы,ближайший оратор добросовестно пытается вопить на рутенском языке (которогодобрых девяносто пять процентов рутенов попросту уже не помнят), но получаетсяу него плохо, то и дело сбивается на презренную «расэйску мову», и какой-тошизик уже наскакивает на милиционеров из оцепления, а другой старательнопытается поджечь цветной портрет Лукашевича, но спички у него гаснут на ветру,а бумага толстая и оттого никак не может заняться…

На их машину подозрительно косились, но пока что никто небросался видимо, не могли определить, к какой разновидности отнести пассажиров:союзников, врагов или непричастных прохожих. Впрочем, третьей категории дляэтих болванов с их черно-белым мышлением не существовало…

— А ведь не прорвемся, — обреченно сказал шофер. — Начну гудетьеще стекла повыбивают…

— Задним ходом выбирайся, — посоветовал Багловский.

— Ага, сзади уже толчея…

«Вот они, голубчики», — отметил Данил, нехорошоприщурившись.

У постамента высоченного памятника Ленину, уцелевшего послевсех здешних политических бурь, кучковались вожди и духовные отцы — и бывший«пан президент» Шуршевич (помесь Фантомаса с боровом), и широко известная вузких кругах литераторша Светлана Ляпсиевич, авторша бестселлера о лесбиянках«Плюшевые девочки» (по слухам, героини бестселлера литературную дамочку однаждынапоили и попользовали), и поэт Дроч-Хрустилло, картинно-седовласый старец,недавно объявивший себя отдаленным потомком короля Ягайлы, и с полдюжинынародных трибунов обоего пола рангом помельче. Их гуру, Сымон Возняк, давно ужепребывал на вольной американской земле, не без оснований опасаясь показыватьсяв Рутении, где его ждала уголовная ответственность по четырем статьям сразу, —но сподвижнички пока что разгуливали на свободе, старательно мутя умы, безособого, впрочем, успеха.

— Та-ак… — Паша обернулся к Данилу. — Вон, видишь, левее?

Данил всмотрелся:

— Точно, Чемерет. Если здесь этот стервятничек жди событий,очередная пакость готовится…

— Уж это точно, — поддержал шофер. — Где Петюня, там ипакости, как два пальца…

Петюня Чемерет, пухлощекий, чем-то неуловимо смахивавший напраздничного жареного поросенка, дополнял это сходство яблокообразныммикрофоном, в который вдохновенно вещал, стоя под прицелом громоздкойвидеокамеры.

Личность была, как выражался классик, гнуснопрославленная —главным образом шумной провокацией на литовской границе, учиненной, конечно же,во имя свободы печати и борьбы с тираном Лукашевичем. Равно и последующейнедолгой высидкой на казенных нарах, после которой Петюню иные газеткисравнивали то с Шильонским узником, то с самим аббатом Фариа. Люди посвященныетем временем хихикали в кулак: мало кому было известно, что Петюня, оказавшисьв камере вместе с семью жутчайшими на вид личностями, живо заинтересовавшимисярепортерской задницей, в панике отбил кулаки о дверь камеры, умоляя перевестиего в более приличное общество, — и в обмен моментально выложил все, чтоинтересовало следователя (о чем, понятно, благоразумно не сообщил ни«вознякам», ни прочей демократической общественности). Весь смак этой истории какраз в том и заключался, что все семеро были кадровыми офицерами рутенского ГБ,мастерски изобразившими громил-выродков. Эти пикантные подробности, правда,остались широкой публике неизвестными, и Петюня пошел в гору, залетев вдовольно высокие телехоромы. Рутению он благоразумно покинул и бывал здесьисключительно наездами, старательно освещая особо шумные безобразия своихподельников по Народному фронту. Что-то здесь опять назревало…

— Давай выбирайся как-нибудь, — распорядился Данил, склоняськ шоферу. — Чему тебя учили?

Шофер кивнул и, отчаянно сигналя, стал задним ходомвтискиваться в узкое пространство меж серым «уазиком» и тесной кучкой тщедушныхбородачей с коряво написанными плакатами.

Бородачи шарахнулись, один, кривя физиономию, замахнулсяхилым кулачком дошло до них, надо полагать, что сидевшие в машине вовсе неторопились укрепить собою оппозиционные ряды. Стекло было опущено до половины,и Данил, тщательно прицелившись, щелчком послал окурок так, что длинный бычокугодил-таки агрессору за расстегнутый ворот, — и бедолага, враз потеряв интереск высокой политике, выронил плакат, обеими ладонями принялся хлопать себя поживоту. Данил осклабился. Остальные рванулись к машине, но «Волга» уже заднимходом выскочила на оперативный простор и, развернувшись под визг покрышек,помчалась прочь мимо кучек опоздавших недругов батьки Лукашевича, торопливоподтягивавшихся к эпицентру.