Карташа в этот момент более всего беспокоило, правильно лион вел себя на допросах.

И ежели говорить откровенно, на допросах он вел себя далеконе лучшим образом. А точнее – никак себя не вел. Соглашался не со всем, но иотрицал не все. Хотя не соглашаться, откровенно говоря, было трудновато. Равнокак и отрицать. И все же, все же… Как гласит ментовской катехизис: «Разпризнался – значит, виновен». И неважно, какими путями из тебя это признаниевыколочено.

Но ведь никто из Карташа признания и не выколачивал, вот вчем хрень-то вся! Потому как и без выколачивания все было яснее ясного.

Алексей Аркадьевич? Именно. Место рождения? Адресрегистрации? Фактическое место проживания? Место работы?.. И так далее, и томуподобное, нудно и для дознавателя буднично… Рутина, одним словом. Заминкапроизошла, лишь когда вдруг всплыло в сей задушевной беседе, что Карташ чертесколько прослужил не просто во внутренних войсках, а именно в ГУИНе. Приказаскрывать свое прошлое он от Кацубы не получал – вот и не скрыл.

– Ах, вот оно как, поня-атненько… – и, поколебавшись,дознаватель нарисовал в уголке протокола две буковки, разделенные косой чертой:«б» и «с».

– Да уж куда понятнее… – вздохнул Карташ. И спросил: – А чтоэто вы мне там такое написали?

– А это, Алексей Аркадьевич, – дознаватель былустало-любезен, – означает «бывший служащий». Так, на всякий случай, не тоопределят вас, вэвэшника, в камеру к отморозам, и ку-ку… – Сохранить лицоКарташу не удалось, и дознаватель, почесав тупым концом ручки намечающуюсяплешь, тут же перешел к делу. – Ну-с, приступим. И как же вы, старшийлейтенант, докатились до убийства? Рассказывайте, чего ж теперь…

Убийство, ага. Вот тут-то и порылась собака.

Много за что можно было упечь Карташа в крытку, особливоесли вспомнить про его похождения по тайге и в Туркменистане… и уж тем более вШантарске. Но – убийство в Петербурге? Тем более, двойное?! Тем более,убийство, которого он не совершал!

Ну, в общем… кажется, не совершал. Или все же?..

Как ни смешно это звучит, но Алексей понятия неимел, убил онкого-нибудь или нет.

Может, убил.

Может, его подставили.

Однако все улики складывались именно так: он застрелил двоих– питерского мачо с серьгой в ухе и его… его…

А, бля…

Около полутора суток Карташ промаялся в ментовке, не спалвообще… и не потому, что злые опера не давали – давали, отчего же, просто немог уснуть; питался бутербродами с кофе, которыми то ли по доброте душевной, толи надеясь склонить его к сотрудничеству, угощал мент, уже не дознаватель,другой – следак, наверное, пес их разберет. Душу менты мотали по полнойпрограмме, выспрашивали и выпытывали, предъявляли неопровержимые доказательстваи показания свидетелей, угрожали, соблазняли послаблением, ежели напишетчистосердечное, в красках рисовали картины пребывания в СИЗО, одна устрашающеедругой, – хорошо хоть, ногами по почкам не лупили и в пресс-хату несажали… наверное, потому, что все и так было яснее ясного. А может, и потому,что Карташ был этим самым, как его – «б/с», «бывшим служащим». «Бэсником». Вобщем, «бывшим своим».

Пребывая точно в тумане, Алексей рассказал все, что помнил,знал и думал по поводу происшествия в питерской гостинице «Арарат». Насловесные провокации не поддавался, протоколы подписывал, лишь внимательно,насколько мог, изучив каждое слово, от убийства, даже в состоянии аффектаоткрещивался – шел, короче, в глухую несознанку… Но самое паршивое заключалосьв том, что где-то в глубине души он готов был согласиться с предъявленнымобвинением. Нет, на самом деле, если подумать объективно и беспристрастно,Карташ действительно мог завалить обоих – в том состоянии алкогольногоопьянения, в коем он пребывал, совершается фигня и посерьезнее… И даже еслиопьянение было наркотическим, если его специально накачали какой-то дрянью (аименно так, по всему, и выходило), то сути это не меняло: мог убить, ох, мог. Иосознание этого было хуже всего. Было сильнее чувства безысходности, сильнееощущения потери.

Через день его перевели в ИВС[4] на улицеКаляева. Перевели… и четыре следующие дня напрочь вылетели из головы Алексея:все это время он находился в полуобморочном состоянии. Карташ валился с ног отусталости, но надолго уснуть все равно не мог. Измученный адреналином организмтребовал отдыха, но перевозбужденный мозг отключаться упорно не желал. Алексейспал урывками – то проваливался в тревожную дрему, то вновь выплывал вопостылевшую реальность.

Содержащиеся вместе с ним в том изоляторе рассказывали какбудто, что замести сюда могут аж на десять суток, однако к вечеру днячетвертого нарисовался конвой, он расписался в какой-то прокурорской бумажке,его и еще нескольких скоренько перегрузили в «зилок», где уже маялись такие жебедолаги, и, – как поется в старинном шлягере: «На нары, бля, на нары,бля, нары…»

А ведь ничто не предвещало грозу, как пишут все в тех жероманах. Все начиналось так хорошо, просто, ненапряжно и, главное, от них сМашкой настолько ничего не зависело, что Карташ не чувствовал на себе нималейшей ответственности за исход дела, суть которого, к тому же, была для негоокутана непроницаемой пеленой секретности.

И вновь нахлынули воспоминания…

Там, в самолете, следующим рейсом Шантарск –Санкт-Петербург, он совершенно не представлял себе, в чем состоит высший смыслполученного им от Кацубы задания. Это на киноэкранах или на страницах книгсупермены справляются со всем в одиночку: выкрадают секреты, кладут покойничковштабелями, да еще и умудряются попутно охмурить пару-тройку красоток. Нет,никто не спорит, разведчики-одиночки имеются и, не щадя животов своего ичужого, бьются во благо родины, но… Но сколько неизвестных, неприметных,заурядных людей обеспечивают их, одиночек, триумф! Аналитики, техперсонал,наружка, прикрытие, бухгалтерия, шоферы, приманки, связные… да кого только нет!Никто не посвящает таких людей в суть операции, да и вообще ни во что лишнее непосвящает. Им дают конкретные, узко направленные поручения. Скажем, ровно ввосемнадцать сорок пять войти в третий подъезд дома пятнадцать по улице Ленина,забрать пакет, спрятанный на втором этаже за батареей, отнести его на улицуКарла Маркса и бросить в первую слева от автобусной остановки урну. Или,допустим, поступает указание припарковаться возле памятника Пушкину. Незаглушать мотор, держать включенным мобильный телефон, ждать звонка. Если дотрех часов четырех минут не позвонят и не скажут, что делать дальше – все,отбой. Отчего да зачем все это делается, исполнителю не сообщается, об этомзнают лишь немногие – те, кто планирует и руководит, кто держит в кулаке всенити.

Было бы смешно, если б каждой пешке гроссмейстер объяснялсвой замысел: дескать, я пошел тобой для и во имя, а на двадцать седьмом ходу япринесу тебя в жертву, получив взамен инициативу, тактическое преимущество илидругую фигуру, если, конечно, от вас, пешка, не последует возражений.