– В самом деле, – проворчал старик. – Нехорошо. Совсемзабыли.

Зеппу показалось, что в глазах Уса сверкнула искорка.

– Мой дорогой Теофельс, вы удостоены письменнойблагодарности его величества за отличную службу. Вы разрешите, экселенц? –Заместитель взял со стола бювар, почтительно вынул оттуда листок, украшенныйгербом и печатями. – Встаньте, майор!

Офицер вскочил, вытянулся, придал лицу подобающееторжественному случаю выражение.

– Мы все тут не любители церемоний, так что читайте сами. –Монокль протянул грамоту. На желтоватом пергаментном фоне белизна перчаткисмотрелась просто-таки ослепительно.

Двумя руками, склонив голову, принял Зепп знак августейшейпризнательности. Заранее подпустил в глаза растроганного тумана. Майор был нето чтоб совсем равнодушен к почестям, но главной наградой за хорошо выполненноезадание для него были не железки или бумажки, а чувство победы.

– Тысяча извинений, ваше превосходительство, но выперепутали, – сказал он, дочитав до второй строки. – Это письмо адресовано немне, а какому-то обер-лейтенанту фон Клюге.

Он вернул бумагу.

– В самом деле? – Монокль двумя пальцами взял грамоту. –Непростительная рассеянность.

Генерал Ус хрипло рассмеялся. А его заместитель повел себяочень странно. Он взял со стола бритву, осторожно поддел что-то на самом уголкебумаги, а потом – о кощунство! – разделил высочайшее письмо на два слоя, причемверхний, осененный подписью кайзера, скомкал и небрежно швырнул в мусорнуюкорзинку. В руках у Монокля остался очень тонкий, совершенно чистый листок.

– Вот ваши отпечатки пальцев, на обратной стороне, – показалон. – Специалист-графолог напишет здесь любой текст вашим почерком, и любаяэкспертиза подтвердит, что это ваших рук дело. Ясно?

Шеф посмеивался в усы.

– Двухслойная бумага. Разработка нашей техническойлаборатории. Пустячок, а сколько пользы, – сказал он горделиво, будто сам былавтором хитрого изобретения. – Продолжайте, генерал.

– Благодарю, экселенц. Итак, ваша задача, майор, подсунутьнаш чудо-листок в руки Жуковскому. Лично. Пусть он подержит бумагу и вернет вамобратно. Только и всего. Но вручать ее нельзя официально, в кабинете. Онапопадет в папку «входящие», и больше вы ее не увидите. Нужна непринужденная,неформальная обстановка. Скажите, Теофельс, вам нравятся аристократическиеженщины?

– Мне нравятся все женщины, полезные для дела, – осторожноответил Зепп, пытаясь угадать, куда клонит Монокль.

– Вот и отлично. Тогда объясняю детали операции с кодовымназванием «Ее светлость».

– Кто? – переспросил фон Теофельс.

– Светлейшая княгиня Верейская. Петербургская гранд-дама,имевшая несчастье находиться на одном из рюгенских курортов в момент началавойны. Бедняжку интернировали. В отличие от других дам, она не получиларазрешения покинуть рейх через Швейцарию или Швецию. Мечтает убежать. Этоистинная патриотка. То и дело пытается подкупить рыбаков, чтоб ее переправилиза море.

– Почему же ее не выпускают, экселенц? Эта женщина намчем-то интересна?

– Сама по себе нет. Пустейшее, вздорное создание. Но онакузина жены генерала Жуковского. Поэтому мы ее в свое время и задержали. Навсякий случай. Вот случай и подвернулся. Излагаю исходные условия задачи…

В доме одном было. У хороших людей. Они, милые, знают –зеркало в прихожей тряпкой бархатной завесили. А она, тряпка-то, возьми исоскользни, аккурат когда мимо проходил. Ну и увидел маету зерцальную,всегдашнюю. Отшатнуться бы, да поздно. Глаз не оторвешь.

Сначала себя было видно, коротко. Потом будто дымом белымзаволокло, заклубило. И, конечно, лед белый. Море, озеро или, может, река.

Треск, хруст, трещины во все стороны. В одном месте лопнулои расползлось. Пролубь там черная, страшная. Зияет. Раскрылась пролубь, началатянуть, присасывать. Сквозь дым, сквозь мороку, вниз, вниз, вниз. Грудь, брюхостиснуло, не вздохнешь.

Раздвинулись края, будто пасть великана белоусого,белобородого. И ухнула душа живая, теплая, мягкая в черное, мертвое, холодное.

Закричал, конечно.

Лидия Сергеевна Верейская второй год томилась в тевтонском плену.

Тысячу, миллион раз прокляла она день, когда вместо обычнойНиццы вздумала опробовать новомодный немецкий Бинц. Знакомые, отдыхавшие здесьлетом тринадцатого года, расхваливали до небес опрятность здешних купален,чудесный воздух, мягкий климат, феерическую свежесть молочных продуктов ипрелестное радушие местного населения, в отличие от французов, не избалованногонуворишами.

Ох и хлебнула же княгиня этого «прелестного радушия» запятнадцать месяцев!

Страдания ее были невыносимы. Сразу же после объявлениявойны Лидию Сергеевну переселили из коттэджа, который она снимала на эспланадеВильгельмштрассе, в какой-то жалкий пансион, причем уплаченных денег,natürlich, не вернули. Пришлось ютиться с горничной Зиной в трехкомнатках, без ванной, без гардеробной, так что из-за сундуков и коробок сплатьями и шляпами было буквально не повернуться. Парикмахера забрали в армию,маникюрша отказалась приходить к русской из патриотических соображений, поэтомуЗинаиде пришлось осваивать занятия, к которым у нее не наблюдалось нисклонности, ни таланта. Всякий раз, когда немецкие войска испытывали трудностина фронте или кто-то в городке получал похоронное извещение из действующейармии, Верейская боялась выйти на улицу. Запросто можно было услышатьчто-нибудь оскорбительное. Тяжелее всего пришлось в мае, когда все германскиегазеты писали о немецких погромах в России. Якобы москвичи целых три дняохотились на людей с нерусскими именами, громили магазины и частные дома,многих покалечили и даже убили. Княгиня не знала, верить этому или нет. У нееиногда возникало ощущение, что когда она наконец вырвется на родину, то неузнает своей милой России.

Отчизна, кажется, сильно переменилась. Как привыкнуть ктому, что Санкт-Петербург теперь называется Петроградом? Что на Рождествобольше нет елок, которые объявлены германской блажью? Что многие знакомые,совершенно русские, православные люди, которым от далеких предков досталасьприставка «фон», теперь вынуждены менять фамилии? С Родины писали (письма шличерез Красный Крест, два-три месяца), что фон Траубы стали Руслановыми, а фонБерлинги, по матери, Фетюшкиными. С ума посходили! Покойный супруг ЛидииСергеевны, между прочим, тоже был наполовину эстляндец, его матушка née[3] Бенкендорф, так что с того? Всё российское дворянство, еслиначнешь разбираться, перероднилось с немецкой, польской, кавказскойаристократией. Сколько русской крови в его императорском величестве НиколаеАлександровиче? Кажется, одна шестьдесят четвертая, все остальное – отГольштейн-Готторпов, Гессен-Дармштадтов да прочих Глюксбургов.