Последнее время его порой тянуло на философию. Даф подошла кокну и прижалась лбом к стеклу. За окном крупными хлопьями падал мокрый снег.

– У меня тоска по солнцу и лету! Не могу без солнца. Хочетсявключить весь свет, и огня, огня, огня… – сказала она.

– На то ты и светлая, чтобы хотеть света. Императору Неронутоже как-то захотелось огня. Чего-то яркого, незабываемого, – назидательносказала Улита.

– И что он сделал?

– Да ничего особенного. Послал рабов подпалить Рим с четырехконцов. Правда, народ не понял величия зрелища, малость взбух, и императорупришлось заколоться ржавой вилкой, предварительно съев с нее огурчик.

Мефодий принюхался. У него с детства было обостренноеобоняние, тревожившее Зозо своей уникальной, совсем нечеловеческой верностью.Так, когда Зозо возвращалась со свидания, он по запаху ее волос мог сказать нетолько какие сигареты курил очередной несостоявшийся папахен, но и что онизаказывали в ресторане, и как потом Зозо добиралась домой – наземнымтранспортом или в метро. «У метро запах свой, немного резиновый. А такси пахнетстерильностью поверх грязи и всякими там освежителями помойки… Ну такими, вформе елочек…» – говорил он.

Теперь же Мефодий заявил:

– Паленой проводкой пахнет!.. И почему-то чебуреками.

Улита втянула носом воздух, ничего не почувствовала и пожалаплечами.

– Ерунда. Здесь нет проводки, – заметила она.

– Я и не говорю, что есть. Но когда пахнет паленой проводкойили туманом – материализуется джинн. Когда серой и тухлым яйцом – кто-то изтемных стражей. Когда мылом, шампунями или духами – суккубы. Толькокомиссионеры не пахнут. Они воняют.

Меф не ошибся. Внезапно в Канцелярию втянулась черезфорточку струйка дыма. Дым расползся, затем сгустился, и вот уже посредиприемной возник молодой улыбчивый восточный джинн, толкавший перед собойвокзальную тележку, нагруженную множеством старинных книг.

– Привет, Омар! Маму слушал, чебуреки кушал? –приветствовала его Улита.

– Вах! Откуда про мэня знаешь? – встревожился джинн.

– Я про тебя все знаю. Все твои проделки! Глаз с тебя неспускаю, изменщик коварный! – сказала Улита.

Джинн смутился и, хотя существовал только до пояса, нижепояса превращаясь в струйку дыма, принялся подтягивать штаны.

– Что за книжонки привез? – поинтересовалась Улита.

– Нэ знаю. В Канцелярии сказали «нэси» – я нес. Со всэх ноглэтел! Так лэтэл – прям вэтер в мэнэ дул! – отвечал джинн, обволакиваясь вокругУлиты шлейфом молочного дыма. Его выпуклые глаза маслянисто поблескивали.

– Но заскочить за чебуреками это тебе не помешало! А,Омарчик? – продолжала насмехаться Улита, одаривая его дразнящей и вместе с тембесконечно спокойной улыбкой кустодиевской красавицы.

– Зачэм за чебурэками? – оскорбился Омар. – К тэбе однойлетел! Как тэбе зовут?

На мятом лице джинна появилось выражение человека, случайнозабывшего о какой-то своей заслуге и теперь внезапно спохватившегося ивспомнившего о ней.

– Сейчас вспомнишь, как тэбе зовут, как мэнэ зовут! –пригрозила ему Улита.

– Улита, кто там? Курьер? Я его жду! – донессятребовательный рык Арея.

Джинн всполошился и заспешил, толкая тележку рыхлой грудью.В отличие от Улиты, Арей сразу разобрался, какие книги доставил курьер.

– Меф! Иди сюда! Лигул прислал новые учебники! – крикнул он.

Выразив одной емкой гримасой все возникшие у него по этомуповоду чувства, Меф скрылся в кабинете. Улита и Даф остались в приемной вдвоем.

– Чего ты кокетничала с этим джинном? А как же Эссиорх? – собидой за своего хранителя спросила Даф.

Улита удивленно заморгала.

– Кто кокетничал? Я? Ты о чем? Это так, мелочи: типа какновую ручку расписываешь на бумаге – проба лопат и карандашей… Что такое джинн?Смазливый радостный дурачок. Сегодня Омара, завтра Юсуфа, а послезавтра Алипришлют… А Эссиорх – это другое, настоящее. Я ведь Эссиорха за что, может,люблю? Он такой весь чистенький, стерильный, прям как из аптеки!

Даф наклонилась и осторожно коснулась губами лба сидящейведьмы:

– Жара как будто нет. Во всяком случае, я его не наблюдаю.

– Ты не понимаешь, светлая! Ты еще маленькая!

– Пусть маленькая. Разве я спорю? – мягко согласилась Даф,вспоминая, какая сырость была во время Всемирного потопа.

– Пройдет лет тридцать, и люди вообще не смогут касатьсядруг друга! – продолжала Улита. – Будут приходить друг к другу в гости и сразусканировать на компьютере сетчатку глаза. А компьютер будет говоритьпротивненьким голоском: «Герпес – у номера 1. Гепатит-С – у номера 2. Степеньопасности – А. Можете взяться за ручки и посидеть на диване!» Или: «У номера 1– аллергия на попугайчиков и изжога, у номера 2 – плоскостопие и стригучийлишай на правой передней части левой задней конечности. Степень опасности – В.Можете поцеловаться через специальную пленку».

– Что-то у тебя все мысли об поцеловаться, – сказала Даф.

Ведьма кивнула.

– Есть такой момент в личной жизни. Сплошная филематология.

– Что, прости?

– Правильное название поцелуя как процесса – филематология…Я женщина скромная, но филематологично зависимая. И вообще один короткий «чмок»сжигает пять калорий, а минута ходьбы всего четыре! Ну а о том, что приятнее,вообще вопрос не встает, – продолжала Улита.

– Ты просто как Меф. Разве недостаточно общаться простоглазами? Взглядом можно сказать гораздо больше, – сказала Даф.

Теперь уже Улита коснулась губами ее лба.

– А вот теперь жар у тебя! Мы передаем его друг другу какэстафету! – сказала она убежденно.

* * *

Мефодий с тоской посмотрел на вокзальную тележку с книгами.Книги громоздились по двадцать штук десятью рядами, и если не падали, то лишьпотому, что удерживающей их магии эта идея не казалась блестящей.

– И это все мне? – спросил Меф.

Арей потер рукой разрубленную переносицу.

– Думаю, что лишь первая партия. Полная библиотека Тартаранесколько больше. По самым скромным подсчетам, раз эдак в миллион.