Неожиданно дверь распахнулась, и из приемной в кабинет,рыдая, ворвался Тухломон. Улита и Даф пытались его задержать, однако страдающийТухломон был неостановим, как летящий под горку отцепившийся вагон. Дафна иведьма-секретарша только и смогли, что вбежать следом за ним.

Комиссионер был весь в расстроенных чувствах. Красный носего шмыгал. Из глазок мутным водопадом извергались слезы. Воду для слезокТухломоша, видимо, брал непосредственно из крымского водопровода, потому чтоона была ржавая.

– Короче! – рявкнул Андрей прежде, чем Тухломон успелоткрыть рот.

Комиссионер не обиделся. В том месте, которым другиеобижаются, у него, по всем признакам, высверлена была большая дыра.

– Я… – начал он.

– Без «я»! Короче!..

Тухломон с интересом уселся на тележку с книгами.

– Куда уж короче, начальник?.. Краткость – любовницаспартанца! Первые двадцать томов за полцены!

Арей вопросительно покосился на Мефа. Тот пожал плечами.

– Ну хорошо, давай длинно! – сказал мечник мрака устало.

– Возвращаюсь я сегодня с работы…

– Ты у нас еще и работаешь, трудяга? Я думала, ты больше почасти эйдосов промышляешь, – перебила Улита.

Тухломон одарил ее смиренной улыбкой.

– Ах, матушка, пчелку-то крылышки кормят! А когда времечкосвободное выдастся, хоть с часок, помогаю сектантам раздавать листовочки оконце света и спасении души. Больше всех раздаю, между прочим! В пример меняставят другим раздатчикам!..

Арей нахмурился.

– ТЫ? О спасении? С какой стати?

– Так сектантам же! Выгодное дельце, командир! Истерия есть– есть! Вопли есть – есть! Значит, наши они со всеми потрохами. Так ужрадуются, что никто другой не спасется и только они одни запрыгнут в трамвай…Многим не столько самим спастись хочется, сколько других наказать. Прямтрясутся все и конец света едва не пинками торопят! Тут если с умом, эйдосыможно лопатой загребать.

Поняв, что случайно ляпнул лишнее, Тухломон тревожнооглянулся. В темных углах ему мерещились гнусные конкуренты.

– Ну, рассказываю дальше! Возвращаюсь и вижу: старушка умусорника! Одета чисто, в платочке такая вся. Стоит и лыжной палкой мусорразгребает. Я подхожу, а она: «Нет ли бутылочек, сынок?» Я такой весь смутился,смотрю и – нате вам! Счастливое совпадение! Десять пустых бутылок!

– Чисто случайно, конечно, – подсказал Арей.

– Ну, конечно, случайно! Как же иначе может быть? У меняпечень больная, мне минеральную воду каждый день надо! А то я, может, помру, –завопил Тухломон и, жалея себя, залился слезами.

Даф улыбнулась.

– Ты рассказывал про старуху! – напомнила она.

– А, да… Я остановился, посмотрел на старуху и вдруг какупаду на колени и как закричу: «Мать, да я такой же, как ты! Простой хорошийпарень! Милая ты моя мать! Дал бы тебе денег, да ведь не возьмешь! Оскорбишься!Не нищенка же ты! Труженица! Молиться на тебя надо!» Кричу, а сам к ней наколенях ползу!

Тухломон рванул рубаху на груди. Бережно рванул, заботясь опуговках. Мефодий с интересом посмотрел на его грудь. Довольно часто нагладкой, безволосой груди Тухломона можно было увидеть интересные татуировки.Рисунок и текст татуировок мог меняться в зависимости от целей и настроенийкомиссионера. От пошлых русалок и «Вера, не скучай!» до китайских драконов.

Даф стало противно. Тухломон вызывал у нее странное чувство:смесь брезгливости и дикого любопытства. С таким чувством выпускницы Смольногоинститута, вероятно, глядели бы на голого, с разбитым лицом пьяного, котороготащит куда-то за волосы городовой.

– Ползу я на коленях, ползу… – продолжал Тухломон.

– Бутылок-то не дал, конечно? – прозорливо перебила Улита.

Недовольный, что его прервали, комиссионер перестал рыдатьи, икая, замотал головой.

– Нет. Там же и перебил все! Вдребезги! – едва выговорил он,растирая по лицу слезы.

– И эйдоса она тебе своего не отдала! – подсказала Улита.

Лицо комиссионера перекосилось. Он упал и стал биться обпол, сминая лицо. Он всегда так наказывал себя, когда ему не удавалосьзавладеть тем единственным, чего он желал острее всего на земле.

– Ненавижу! Не отдала, дура старая! И зачем он ей? У самойнебось весь матрас мелочью набит! На мильоны долларов!

– На сколько? Да нет там у нее ничего! – усомнилась ведьма,наделенная даром прозорливости.

– А ты не суйся, тебя не спрашивают! Знаем мы таких святош,а-а! Все копют и копют!.. И ведь еще спасется, корова, к свету примажется!А-а-а! – прошипел Тухломон.

Он еще хотел что-то добавить, но внезапно увиделперекошенное лицо Улиты и заткнулся. Причем не только заткнулся, но и пискнулот ужаса. Разгневанная ведьма шагнула к нему.

– Так тебе и надо, сволочь! Перекантуется твой мрак и без ееэйдоса! – зло сказала она.

Тухломон перестал биться головой и, заморгав злымивнимательными глазками, достал из воздуха блокнот.

– Как ты сказала, секретарша? Чей-чей мрак? Продиктуешь? –спросил он.

Улита наклонилась к нему. Ее глаза зловеще сузились.

– Зачем диктовать? Давай я сразу напишу! Своим почерком! –предложила она свистящим шепотом и протянула руку за карандашом.

Комиссионер слишком хорошо понимал интонации. Не умей онвовремя остановиться, жизнь давно размазала бы его по стене тонким слоемпластилина. Тухломон покосился на ведьму, на Арея, вздохнул, пожевал губами иторопливо проглотил карандашик, который в противном случае воткнулся бы ему вноздрю или в глаз.

– И что вы все на меня набросились? Я просто так, для душихотел записать! Отслеживаю рост мировых цен на кефир! И вообще я, может, поэт?– пискляво пожаловался он.

Улита шагнула к нему.

– Не подходи, противная! Я чудовищно опасен! У меня черныекружевные трусы по карате! Бойся меня! Мой дедушка плевался ядом! Моя бабушкабыла психопатка! У меня ноги по уши в крови! – пискнул Тухломон.