Когда он так спит, на нем можно зеленкой написать слово«баю-бай!» – не проснется. Разве только учует запах селедочной головы.Селедочные головы – это его пунктик, даже если обычные коты на них давно несмотрят. Депресняк же готов мусорный контейнер прогрызть, если там на дне хотябы жалкий селедочный глаз, не говоря уже о всей голове. Есть он их, правда, неест. Только таскает.

В общем, пришли мы в мою школу. Теперь у входа там стоитохранник – крутой такой кадр лет шестидесяти, с дубинкой, с баллончиком, снаручниками, с кобурой. При мне я не помню, чтобы школа так охранялась. Простосидел за столом мужик какой-то и все беспокоился, чтобы у него газету скроссвордами не уперли.

На школу никто особо не нападает, и кадр от нечего делать непускает в школу родителей. Только родители все равно прорываются. Соберутсямамочки толпой человек в пятнадцать и сметают его вместе с желтыми листьями. Астаричок и сделать ничего не может. В кобуре у него бутерброды.

Нас с Даф он пропустил. У него зрение так отфильтровано, чтотех, кто младше семнадцати-восемнадцати, он не замечает. Проходи хоть весьрайон. А вот если бы бабка какая-нибудь была, из тех, что прибегают первоклассникамносы вытирать, тут все: «Стой, бабка! Оружие – наркотики – взрывчатка есть?»

Мы с Даф посмотрели расписание и поднялись на третий этаж, ккабинету математики. У кабинета скитался Боря Грелкин. Он сломал крайнююфалангу среднего пальца на правой руке, и ему наложили гипс. В школу ходит, аписать – нельзя. На случай, если кто-то из учителей будет настаивать, он себесправочку заламинировал. Математичка бездельников терпеть не может и гонит егов коридор.

Грелкин сказал, что, когда гипс снимут, он попросит, чтобыему капли глазные прописали. Он узнал, есть такие капли, когда читать нельзя:буквы расползаются и все видно только в лупу. Он все уже продумал: справкувозьмет, а капать не будет. Все-таки удобно, когда у тебя тетя – участковыйврач.

Когда урок закончился, все хлынули в коридор. Парни нассразу окружили, даже те, с которыми я раньше особо и не контачил. Началисьобычные расспросы: «Как ты? Как дела?» Девчонки особенно не здоровались идержались в стороне. Только одна или две подошли, но Даф убеждена, что эторовным счетом ни о чем не говорит. Это чисто женское. Они друг на друга даже ине смотрят, а все равно спиной видят. Это только девушка может догадатьсявысматривать вас в стекло, где отражается отражение из еще одного стекла.

– А почему они все в куче стоят и шепчутся? – спросил я.

Даф предположила, что это обычная реакция женщин племени навсякую нестандартную ситуацию. Если в пещере появляется тигр, они сбиваются вкучу, выталкивают к нему зазевавшегося старичка, чтобы проверить зверя нахищность, и ждут развития событий. Если события развиваются неблагоприятно, товперед постепенно выталкиваются старушки, и так, пока зверь не насытится.

– А что же храбрые охотники? – спросил я.

– Храбрые охотники спорят, кто первый проявит чудесагероизма, и уступают друг другу честь бросить копье первым. Зато если тигрумрет, подавившись старушкой, вождь непременно напялит его шкуру. На вопросыдругих вождей он будет многозначительно отмалчиваться или, отрывая комарамкрылышки, рассуждать о преимуществах каменного топора в сравнении с дубиной…

Тут Даф спохватилась, что у нее потемнеют перья, изамолчала. С ней вечно так: ляпнет что-нибудь, а потом мучается, хорошо этобыло или плохо с нравственной точки зрения.

Одна девчонка, Алиса, которую я когда-то раза два проводилдомой и один раз даже ел у нее в гостях котлеты, подошла ко мне и сказала:

– Чего не звонишь?.. А это еще кто? Привет!

Если бы можно было убить словом «привет!», то Даф была быубита наповал. Однако она выжила.

Даф, как всегда, была спокойна, как богиня. Гладила кота ивсем улыбалась, приветливо, но без заискивания. Когда один болван спросил, вкаких мы с ней отношениях, она сказала, что она моя дочь от первого брака. Кслову сказать, болван этот и полтора года назад был болваном. Видно, этолечению не поддается.

Откуда-то образовалась Галина Валерьевна, завуч. Яркаяличность. Слышит только себя, но все обо всех знает. Я думал, она уже и забыла,кто я такой. Ничуть. Обежала вокруг меня раз десять и очень громко сказала:

– Я тебе так завидую! О тебе знает вся наша школа! Тыучишься в гимназии самого Глумовича, знаменитого педагога-новатора, и имеешьвозможность впитывать его гениальные методики!

Даф даже поперхнулась. Учитель-новатор! Это о Глумовиче! Даэтот новатор двадцать окурков съест с кашей за милую душу, только ногой топни.

– Глумович рассказывал о тебе на недавнем совещании вминистерстве. Приводил тебя в пример, как личность, способную ксамостроительству… Я рада, Буслаев! Очень рада и горда! – продолжалаВалерьевна.

Я испугался, что это никогда не закончится, но тут на второмэтаже какой-то юный гений вбежал головой в стекло, и Галина Валерьевна умчаласьвручать ему за это орден.

Даф потом не верила, что юный гений сделал это сам.Утверждала, что я виноват. Если не сознательно, то бессознательно, простопотому, что мне хотелось, чтобы завуч ушла. «Ты когда людям на ноги смотришь,они уже спотыкаются», – сказала она.

Тут снова прозвенел звонок, и все наши поплелись набиологию. Мы не стали ждать новой перемены и ушли. Я уже вроде как утолиллюбопытство.

На обратном пути Даф была не слишком веселой. Она все никакне может привыкнуть. Говорит, странно все у нас, у людей. Мелкие мы, суетливые,зажатые, без полета… Политики, музыканты, актеры, олигархи – вроде бы первыелюди, а ведь на всех и эйдоса целого не наскребется. Все сто лет назад продано,и даже дыра заложена. Лет же через …дцать или …сят, когда можно будет оценитьработу поколения, пройденный нравственный путь и так далее, первой окажетсябезызвестная Марья Николаевна, которая всю жизнь проработала нянечкой винтернате и о которой никто никогда и слыхом не слыхивал.

Причем даже и про Марью Николаевну накопают, что она поройворчала и иногда таскала домой казенное хозяйственное мыло. Но это все мелочи.Идеал потому и идеал, что недосягаем.

Душа человеческая как яблоко – с одного конца растет, сдругого ссыхается. В ней все, что угодно – и пропасти, и провалы, и старыешрамы. Она и всесильна, но она же и беспомощна, и наивна, и глупа. Иногда онадвижется вперед, иногда откатывается. И тогда эйдос погибает…