class="p1">– Вот я дурак. Подумал, быть может, все дело в том, что ты усомнилась в собственных инстинктах. Но это невозможно.

Мою кожу обдает жаром, который не имеет отношения к желанию.

– Что, прости?

– Ты сомневаешься в себе. Перестань.

Выпрямляю спину и бросаю на него сердитый взгляд.

– Ты не знаешь, о чем говоришь. Я не сомневаюсь в себе.

– Врунишка, – говорит он с нежностью и отворачивается, не дожидаясь моего ответа. – Ужин готов.

Смотрю, как он достает из духовки восхитительно пахнущую запеканку, и сомневаюсь, хочу ли прекратить этот разговор или нет.

– Ты меня не знаешь.

– Ты все время так говоришь. – Он накладывает щедрые порции на две тарелки и подает мне одну. – Мне кажется, мы уже поняли, что я знаю достаточно.

Иду за ним в небольшую столовую. Интерьер здесь такой же минималистичный, как и во всем доме: огромные окна, квадратный стол из стали и мрамора и пустая стена, на которой висит только большое зеркало в раме с черно-белым геометрическим рисунком. Эрос ставит свою тарелку на стол и выходит из комнаты, а через пару минут возвращается с двумя бокалами вина и ставит один из них передо мной. Сидя напротив Эроса, испытываю странное чувство. Будто мы едим в музее.

– Ты точно здесь живешь?

Он бросает на меня взгляд.

– Не все помечают свою территорию, оставляя след из всякого хлама.

Напрягаюсь, но в его словах не слышно осуждения, он лишь констатирует факт.

– Я вовсе не неряха.

– А я говорил про хлам, а не про грязь. Это разные вещи. – Он смотрит в тарелку. – Тем более, я живу здесь один. У меня нет семьи, которая обозначила бы свое присутствие в каждой комнате, как в доме у твоей матери.

– Почему ты все время об этом напоминаешь? – Я готовлюсь заступиться за семью. Пускай мы не всегда ладим, но будь проклята, если позволю кому-то относиться к нам с пренебрежением. Даже Эросу. В особенности ему.

Но он удивляет меня.

– Там чувствуешь себя, как дома. Для меня это… ново.

– Ново, – повторяю я. – Как такое возможно? Сколько тебе – двадцать восемь?

– А ты не знаешь.

Краснею, потому что, конечно, знаю, сколько ему лет. Возможно, до недавнего времени мы не были знакомы лично, но я знаю основные факты обо всех, кто входит в ближний круг Тринадцати.

– Ты не так долго здесь живешь, чтобы забыть дом, в котором вырос.

Он вертит в руках вилку.

– Ты знаешь, кто моя мать. Неужели правда думаешь, что в доме, где я вырос, нашлась хотя бы частица того тепла, что есть в твоем?

– Как в нем будет тепло, если он обставлен, как эта квартира?

– А что не так с этой квартирой?

Указываю на висящее за мной зеркало.

– Зачем здесь все эти зеркала? Могу понять, что в фойе они висят в качестве предметов искусства, а в спальне как фетиш, но они же повсюду.

– А. – Он долго смотрит в тарелку. – Я доверился своему дизайнеру. Так было проще, к тому же у меня нет особых предпочтений.

Этого дизайнера интерьера наняла Афродита. Готова поспорить, что она потратила кругленькую сумму. Медлю, стараясь подобрать слова, чтобы не ранить его.

– Эрос, это твой дом. Ты можешь обставить его, как пожелаешь.

– Разве? – Он кривит губы. – Смотря кого спросить.

Я готова продолжить спор, но задумываюсь, чтобы не выставить себя полной дурой. Очевидно, о ком он говорит. И все же…

– Знаю, что Афродита не очень хорошая мать, но…

Он отвечает мне улыбкой, лишенной привычного обаяния.

– Тут нет никаких но, Психея. Рад, что ты росла там, где чувствуешь себя как дома, а Деметра сохранила это ощущение, даже если с твоим переездом сюда все изменилось. Но мне это незнакомо. – Он вновь приступает к еде, будто вопрос закрыт.

Полагаю, так и есть.

Я в первый же вечер высмеяла его квартиру. И продолжила подшучивать над интерьерными решениями, сочтя, что хотя бы в этом он соответствует стереотипам, которые пытается воплощать. Плейбой-миллионер, у которого денег больше, чем вкуса, и который считает минимализм вершиной стиля. Чем бездушнее, тем лучше.

Но всякий раз, когда он говорит о доме моей матери, в его голосе слышится что-то напоминающее… тоску.

Я снова обвожу столовую взглядом, в голове все идет кругом.

– Ты не будешь против, если я внесу небольшие изменения? – Он вскидывает брови. – Ничего слишком вычурного. Лишь пара мелочей, чтобы здесь остался и мой отпечаток. – Честное слово, не имею ничего против огромного количества зеркал, но нужно чем-то их разбавить.

От улыбки, которой меня одаривает Эрос, сердце начинает трепетать в груди.

– Буду рад.

– Хорошо, – тихо отвечаю я. Мелочь, но она кажется существенной. Стараюсь не раздумывать об этом и принимаюсь за еду.

Ем медленно. Блюдо вкусное, но особенно меня успокаивает молчание. В нем нет напряжения. У меня возникает странное ощущение, что Эрос был бы рад часами сидеть со мной в комнате в полной тишине, если бы ему нечего было мне сказать. Он может притворяться плейбоем, но он не мелет языком, лишь бы насладиться звуком собственного голоса.

Всегда любила тишину. Наверное, это связано с тем, что я жила с разговорчивой матерью и тремя сестрами-болтушками. Они говорят, когда радуются, грустят, злятся и даже когда им скучно. Никто в моей семье не стал бы наслаждаться обедом, не наполнив пространство столовой комментариями и смехом. Это дарит комфорт, но когда мой уровень стресса зашкаливает, это начинает меня тяготить. Мне нравится, что Эросу это не нужно. Поэтому рядом с ним почти чувствую себя в безопасности.

Но я не могу позволить себе это чувство.

Быстро отпиваю из бокала. Я отчаянно хочу узнать кое-что еще. Мне кажется, сейчас самое время спросить об этом.

– Хочу задать один вопрос.

– Возможно, я на него отвечу.

Справедливо. Я проглатываю ком в горле.

– Зачем ты это делаешь? Все то, что тебе приказывает мать? Она ведь не в первый раз требует, чтобы ты принес ей чью-то голову.

– Сердце.

Я моргаю.

– Что?

– Она не требовала принести твою голову. Она потребовала сердце. – Эрос, не глядя на меня, отправляет кусок запеканки в рот.

Я прекрасно понимаю, что он говорит буквально. Почти хохочу от этой мысли, но мне удается сдержаться.

– Твоя мать настоящая стерва.

– Тебе ли судить, Психея.

Готова возразить, но на самом деле Деметра так же коварна и тщеславна, как и Афродита. Не сомневаюсь, что Афродита тоже заставила бы половину Олимпа голодать, будь она заинтересована в этом. А моя мать в ответе за таинственное исчезновение нескольких