– Не понимаю почему, – попытался возразить Волостнов. – Аверьянову удалось добиться невероятного – доверия Гемприх-Петергофа. А это много значит! И когда, казалось бы, можно его использовать как-то по-другому, операцию решили свернуть.

– Ничего не могу поделать, вопрос уже решенный. Это приказ! Дальше рисковать не имеет смысла, слишком многое поставлено на карту. Немцы ведь до сих пор используют данные, которые они получили благодаря операции «Барин». Представь себе такую ситуацию: вдруг они узнают, что все это время Аверьянов водил их за нос и радировал под диктовку русской военной контрразведки? Что тогда? Планы немецкого Генерального штаба, основанные на его данных, будут пересмотрены. Нам это не нужно! Так что выводи его из игры потихонечку, безо всякой спешки, чтобы не бросалось в глаза. Но сначала составь предварительный план, мы его посмотрим, а там вместе и решим.

– Когда его нужно сделать?

– Сегодня. В крайнем случае, завтра.

– Хорошо, напишу сегодня же.

– Уезжаю я завтра. Мне бы хотелось перед отъездом на него взглянуть, может, что-нибудь еще присоветую. Если он мне понравится, я его увезу с собой на утверждение.

Тарасов отбыл на следующий день.

Прибыв в Москву, он тотчас направился к первому заместителю комиссара, захватив с собой предварительный план, написанный Волостновым. Всеволод Меркулов, сделав несколько несущественных пометок, вернул его на следующий день со словами:

– Одобряю. Держитесь этого плана.

В этот же день Тарасов переслал резолюцию Волостнову. План вступал в силу.

Уже вечером Лев Федорович велел привести в кабинет Аверьянова. Когда Михаил присел на стул, он заговорил:

– Операцию «Барин» решили сворачивать. – Выждав паузу, добавил: – Аргументы, выдвинутые в пользу ее закрытия, весьма серьезные, и я с ними полностью согласен. Ты ничего не хочешь сказать?

Аверьянов сидел неподвижно, не выдав своего состояния даже бровью. Эмоциональную составляющую умел прятать, – качество настоящего разведчика. Неудивительно, что когда-то майор Гемприх-Петергоф остановился именно на нем.

– Раз надо, пусть так и будет, – пожал он плечами.

– Хороший ответ, – кивнул Лев Федорович, – впрочем, другого я от тебя и не ожидал. А собственная судьба тебя не интересует?

– Мне все понятно… Как только операция будет свернута, меня отправят в лагеря, – как-то равнодушно проговорил Михаил.

– Что поделаешь… Приговор оставили в силе. Пока ты работаешь у нас, заданием мы тебя обеспечим, а там что-нибудь придумаем. У тебя неплохо получается дешифровать. Вот этим и займешься!

– Хорошо, Лев Федорович, – выдавил из себя Аверьянов.

– Сколько мы отправили радиограмм?

– Четыреста девяносто шесть.

– Около пятисот, – в задумчивости протянул Волостнов. – Немало… Их тоже нужно будет как-то привести в порядок, систематизировать, сделать копии. А это еще несколько отчетов. Лучше тебя с этим делом никто не справится, да и почерк у тебя отменный! А еще на печатной машинке умеешь быстро набирать. Эта работа несколько месяцев займет! – Он вдруг широко улыбнулся: – А потом, глядишь, и война закончится.

– Приговор вряд ли отменят, придется пойти в лагерь после войны.

– Возможно, так оно и будет… Но ты не дрейфь! Надежда умирает последней, – подбодрил майор. – Ты можешь попасть под амнистию.

– Осужденные по пятьдесят восьмой статье под амнистию не попадают, – заметил Аверьянов. – Тюрьмы мне не избежать, Лев Федорович. За себя я не боюсь, свой страх я на дне ямы оставил. Мне за Марусю и детей страшно… Вологда – городок небольшой, провинциальный, все друг друга знают. И когда меня заберут как шпиона и предателя, от нее все отвернутся. В Вологде она уже не сумеет жить. А ведь какое-никакое, но хозяйство есть, квартира с двумя комнатками. Все это ей придется оставить и уехать неизвестно куда, к каким-то чужим людям, придется скитаться по углам. Дети будут расти без присмотра, и неизвестно, что потом из них получится.

– Разделяю твои опасения, – нахмурившись, согласился Волостнов.

– У меня просьба к вам, Лев Федорович.

– Выкладывай!

– Можно сделать так, чтобы к моей истории Маруся не имела никакого отношения? Ведь на нее точно так же заведено дело как на сожительницу шпиона. Можно, чтобы она во всей этой истории осталась ни при чем.

– Обещаю, – после минутной паузы ответил Волостнов. – Если все-таки не удастся добиться помилования, о Марии в этой истории никто знать не будет.

– Спасибо, Лев Федорович, большего мне не нужно.

– Вот только не надо меня благодарить, – слегка повысил голос майор. – А теперь давай к капитану Елисееву, через полчаса радиоэфир, а тебе еще нужно радиограмму зашифровать.

У входа в отдел связи, как и полагалось по инструкции, стоял дежурный; увидев приближающегося майора с Аверьяновым, охотно отступил в сторону.

В комнате связи Елисеев строгим голосом делал какие-то внушения старшему сержанту Еременко.

– Что у вас тут? – входя, спросил Волостнов.

– Рабочий момент, товарищ майор, – бодро ответил капитан.

– Хорошо, если так, – буркнул Волостнов и, вскрыв конверт, протянул шифровку Аверьянову: – Успеешь зашифровать?

Михаил вчитался в текст.

«Петергофу. С прежнего места пришлось уйти. Оставаться на нем далее опасно. На трассе значительное оживление, идет большой поток техники и живой силы в сторону Ленинградского фронта. Приняли решение перебираться в другое место, на десять километров северо-западнее прежнего. Когда выходили из леса, случайно натолкнулись на патруль. Нас пытались задержать, пришлось отстреливаться. В перестрелке серьезно ранило Лиходеева. Все же сумели отойти в лес. Скрываемся в землянке. Приняли решение переждать несколько дней. Маз».

Майор Гемприх-Петергоф пребывал в радужном расположении духа. Наконец-то начальство по достоинству оценило его старания. Вчера вечером он прибыл из Берлина, где адмирал Канарис вручил ему «Рыцарский крест с Дубовыми листьями» за успешное проведение операций особой важности в тылу русских. Не последнюю роль в этой награде сыграла операция «Барин». Настоящий шедевр разведывательного дела! Сталин говорит: «Кадры решают все!» Это тот самый случай, когда с ним можно согласиться безоговорочно. Не будь в его распоряжении такого человека, как Аверьянов, оказавшийся прирожденным разведчиком, такой награды он бы не удостоился.

Представление к награждению на «Рыцарский крест с Дубовыми листьями» рассматривает всегда лично фюрер, причем с большой тщательностью. Из двенадцати кандидатов он отобрал только двоих: кроме него был еще летчик люфтваффе, майор Ганц Берк, сбивший шестьдесят один самолет. Так что он оказался в весьма представительной компании.