— Все бароны и рыцари королевства принесли ему клятву верности, — сообщил мне Вильям Фиц-Роберт.

— Видимо, я не являюсь бароном королевства, — сказал я.

— Я имел в виду, из тех, кто воевал на стороне короля Стефана, — уточнил он.

— Роберт де Бомон тоже? — поинтересовался.

— Граф Лестерский заболел и не смог приехать, — ответил граф Вильям.

— Видимо, он заболел после того, как в прошлом году король Стефан попытался захватить Вустер, который принадлежит Галерану де Бомону, — решил я и спросил иронично: — Теобальд, архиепископ Кентерберийский, присутствовал или тоже заболел?

— Архиепископ, к сожалению, сбежал во Фландрию, — признался граф Глостерский.

— Значит, гражданская война продолжается, — пришел я к выводу.

— Никто из баронов не хочет воевать, — возразил Вильям Фиц-Роберт.

— Войну можно начать, когда хочешь, но нельзя закончить так же легко, — просветил его.

Уже во время швартовки в Беркенхеде я понял: что-то случилось. Касалось это что-то меня лично, потому что все избегали смотреть мне в глаза. Никто не хотел быть черным вестником. Эту тяжкую ношу взял на себя аббат Гамон де Маскай, прибывший на пристань.

Смущенно покашляв, он тихо произнес:

— Ребенок умер, а графиня пока жива.

— Кто умер? — не понял я. — Ричард или Роберт?

— Нет-нет, старшие сыновья живы, — быстро успокоил меня аббат. — Умер тот, которого рожала графиня. Мы ничем не могли помочь ей. На всё воля божья!..

Я не стал дослушивать его утешения, поспешил в замок.

Фион с закрытыми глазами лежала в постели, укрытая двумя толстыми одеялами. Лицо сильно похудело, кожа приобрела синеватую бледность, глаза запали. Я много раз видел умирающих. Мог без колебания сказать, что дни моей жены сочтены. Она держалась лишь на желании попрощаться со мной. Задержавшись в Португалии, я продлил ее жизнь и муки на несколько дней.

— Принеси вина и мою дорожную сумку, — приказал я служанке, а сам сел на кровать и легонько сжал горячую сухую руку.

Фион проснулась или очнулась. Ее глаза были наполнены болью и лихорадочным блеском. Она попыталась улыбнуться, скривив бледные, пошерхшие губы. У уголков глаз появились глубокие морщины, которые я раньше не замечал.

— Я знала, что ты успеешь, — тихо произнесла Фион и закрыла глаза, превозмогая боль.

— Помолчи, — попросил я. — Сейчас дам тебе снадобье, и боль пройдет, ты выздоровеешь.

— Не пройдет… — прошептала жена.

Вернулась служанка с серебряным бокалом красного вина и моим походным мешком. Я достал из него гашиш, свежий, найденный месяц назад в замке. Всегда имел гашиш при себе на случай ранения. Я оторвал от темно-коричневой, тягучей массы большой кусок, кинул в бокал и приказал служанке:

— Размешивай, пока не растворится весь.

Фион не хотела пить.

— Меня вырвет, — уверяла она.

— Ничего, еще сделаем, — настоял я и проследил, чтобы осушила бокал до дна.

Желудок Фион не захотел расставаться с таким приятным напитком. Сначала подействовало вино. Оно как бы отдало часть своего красного цвета, отчего порозовели щеки жены. Постепенно начала уходить боль. Потом расширились и остекленели зрачки, отчего взгляд Фион стал змеиным. Она заговорила громче, бодрее и быстрее, пытаясь высказать всё, что накопила за недели страданий. Она рассказала, как тяжело проходили последние месяцы беременности, как начались преждевременные роды.

— Он родился мертвым, — оправдываясь, произнесла жена.

— Не надо было зачинать его, — упрекнул я.

— Всего один раз не послушалась тебя… — виновато произнесла Фион.

Допустим, не один, но это уже не важно. Чтобы утешить, рассказал ей теорию переселения душ. Фион слушала меня с затуманенным взглядом. Может быть, в мечтах была уже в будущем.

— Мы с тобой встретимся в следующей жизни и будем жить долго и счастливо, — закончил я.

— А как мы узнаем друг друга? — спросила она.

Об этом я и не подумал. Ведь в следующей жизни мы будем выглядеть по-другому.

— По этому жесту, — ответил я и засунул руку под одеяло.

Ее тело было горячим, а между ног влажным. Я нежно погладил там так, как Фион нравилось больше всего. Она даже хихикнула игриво. И тут же ее лицо напряглось, побледнело и заострилось.

— Позови священника, — прошептала она, закрыв глаза.

Фион хватило сил на исповедь, прощание с детьми и на то, чтобы судорожно сжать мою руку своей горячей и сухой.

Похоронили ее в монастыре бенедиктинцев. Сначала лежала под полом часовни, а потом была перенесена в срочно построенный на территории монастыря семейный склеп. Табличка рядом с ее гробом гласила: «Фион, эрлесса Сантаренская, любимая и любящая жена и мать».

Смерть Фион сблизила меня с моими детьми. К мужчинам, не смотря на количество произведенных на свет детей, осознание отцовства приходит не так быстро, как к женщинам. Некоторых догоняет только, когда рождаются внуки, если вообще успевает догнать. Со мной это случилось именно сейчас, после смерти жены. Шусан и Тибо Кривой помогали мне. Они и раньше были вместо бабушки и дедушки моим детям.

В начале мая граф Честерский позвал отслужить ему на границе с Гвинедом. Я послал к нему замерсийских рыцарей и Гилберта под командованием Тибо Кривого. Оруженосцем у командира был виконт Ричард де Беркет. По странному стечению обстоятельств там, где находился этот отряд, валлийцы не нападали. Тибо Кривой тоже в бой не рвался и всячески избегал стычек с валлийцами, хотя в трусости никто не мог обвинить его.

Роберту де Беркету в этом году исполняется десять. Он тоже рвался в поход, но я решил держать его при себе, назначил оруженосцем Джона. Думал, что этим летом нам с Джоном воевать не придется. Я занимался хозяйственными вопросами и учил младшего сына фехтованию.

В июне в Беркенхед прибыли две мои бригантины с вином и восточными тканями. Привезли все это для купца Джека. Он собирался развезти эти товары по населенным пунктам Ланкашира, продать в розницу и неплохо заработать. По словам Джека, все вино уже заказано, осталось лишь доставить и получить деньги. Большую его часть купили монастыри.

Капитан Диого, командовавший одной из бригантин, рассказал последние новости, которые ему в свою очередь рассказал при встрече в Лиссабоне капитан другой моей бригантины, ходившей на Руан:

— Генрих, герцог Нормандский, женился на Элеоноре, герцогине Аквитанской. Теперь он самый сильный владыка в Европе. Только вот его баронам это не нравится. Они затеяли мятеж. Все вместе: и нормандские, и анжуйские, и аквитанские.

Уверен, что не понравилось в первую очередь Людовику, королю Франции. Слишком сильный у него появился вассал. Как бы с трона не скинул. По подсказке короля и проявили недовольство бароны. Ничто так не обессиливает страну, как внутренняя смута. В ней победа любой из конфликтующих сторон ведет, в конечном счете, к проигрышу обеих.