его не пугают невзгоды и лишения». В таких выражениях Вильгельма описал английский агент. «Редкий человек…» – действительно редкий человек, который одним своим убеждением смог повести вперед этот своенравный народ.

Он всегда считал разумным иметь как можно больше друзей. «II faut tenir les gens pour amis»[13], – говорил Вильгельм в оправдание своей щедрости, когда ему было двадцать два. Потом он уже не мог раздавать царские подарки, но сохранил ту же открытую, дружелюбную манеру в отношениях с людьми. «Иногда достаточно одного приветствия, и человек ваш», – любил повторять он. Он был настолько открыт и доступен, что находил возможность принять каждого, кто к нему приходил. В глазах людей его свет был ярок, но никого не ослеплял, каждый имел свободный доступ к нему, и каждый чувствовал себя, словно сам был принц, поскольку мог так близко общаться с этим принцем. Так Вильгельм ходил по улицам Делфта со своим белым мопсом, трусившим за ним по пятам, разговаривал со встречными, и для каждого была открыта дверь в монастырь Святой Агаты, где он жил и принимал всех желающих. Делфт небольшой город, и вскоре для его жителей принц Оранский стал таким же элементом местной жизни, каким он был в общенациональном масштабе. Говорят, его даже звали улаживать семейные ссоры. В какой-нибудь скромной гостиной с плиточным полом Вильгельм мог спокойно мирить разозлившегося мужа и крикливую жену, а потом скрепить примирение парой глотков пива из такой же синей потертой кружки, что и участники ссоры. По крайней мере, так гласит легенда, появившаяся через несколько лет после его смерти. А легенда часто является символическим отображением реальной атмосферы.

Кое-кто из знатных дворян презрительно усмехался, называя это игрой на публику, но они не понимали спонтанного дружелюбия, свойственного Вильгельму, искренности и естественности всех его действий, которые позволяли ему мгновенно переходить от подлинной простоты к подлинному величию. Один из наиболее внимательных наблюдателей, Фулк Гревилл, подметил это свойство Вильгельма и красноречиво описал, как подошел к принцу, который запросто сидел с делфтскими бюргерами и «так по-товарищески общался с ними, что, не знай я его в лицо, ни за что бы не догадался, кто он, поскольку ни один внешний признак не выдавал отличия его звания и состояния от остальных. Несмотря на то что до сих пор он не знал меня, ему было приятно знакомство со мной. Но мало того, как будто по команде, его уважение к незнакомцу тут же породило уважение к нему со стороны всех, кто его окружал. Я подумал, что такое внешнее проявление внутреннего величия в демократической стране достойно того, чтобы это отметить. Потому что, возможно, не родословная, а личные достоинства могут в один миг сделать человека принцем или не принцем».

Помимо дружеских чувств и уважения, Вильгельм внушал чувство уверенности, которое в это кризисное время было важнее всего остального. Временами, что вполне естественно, эта уверенность могла исчезать, но ему всегда удавалось возвращать ее, отчасти за счет собственного спокойствия перед лицом бедствий, отчасти за счет ощущения очевидной правоты и предусмотрительности всех его действий. Не обладая блестящими воинскими достоинствами и азартом своего брата, Вильгельм завоевал и сохранил уважение офицеров своей армии и – за исключением редких моментов ужаса и паники – уважение армии в целом. Один из самых выдающихся воинов своей эпохи, Франсуа де Ла Ну оставил короткое, но важное свидетельство о нем. «Я всегда прислушивался к его советам, – сказал он, – и те, кто продолжит это делать, никогда не совершат ошибки». Ла Ну считал, что для командования армией нужен не только военный талант, в Вильгельме его восхищала способность понимать всю сложность взаимосвязи политики и войны – его великая стратегия.

Необычный вклад внес Джордж Гасконь в своих «Плодах войны», где этот английский солдат-поэт в остроумных куплетах рассказывает о благоразумии и рассудительности Вильгельма:

Куда бы ни отправил меня добрый Вильгельм Нассау,

Мне не нужен другой поводырь, кроме него.

О, благородный принц, таких, как ты, мало!

Если воспрянет Добродетель, то по твоей воле.

Если Справедливость жива, то, значит, жив и ты.

И если Милосердия станет больше, то благодаря тебе.

Когда Гасконь повздорил со своим полковником, Вильгельм, как обычно, выступил в роли арбитра.

Как милосердный принц он голову ломал,

Стараясь возродить согласие между нами,

Страдая, чтобы зло добром исправить.

Но друзьями и поклонниками Вильгельма были не только солдаты и бюргеры. Им восхищались люди разных национальностей, разных классов, разных интеллектуальных пристрастий и личных качеств, такие как гугенот, философ и государственный деятель Дюплесси-Морне, легкомысленный говорун Брантом, благородный юный Филипп Сидней и суровый Сент-Альдегонд, до самой своей смерти остававшийся его преданным другом.

Опыт укрепил его волю и превратил доброго от природы и склонного к сочувствию юношу в зрелого мужа, действующего на благо своих соотечественников. В двадцать лет Вильгельм был не слишком амбициозен, если не считать желания быть успешным и любимым, но при этом не жертвовать искренностью, насколько позволяли правила вежливости. В сорок, благодаря причудливому сплетению времени и его характера, он стал признанным лидером восстания фанатиков. Как ошибались те, кто говорил, что беспечный принц Оранский, человек, которому нравилось нравиться, никогда не стал бы лидером восстания. Он был человеком, склонным усмирять ссоры, а не начинать их, но время и та глубокая неистребимая цельность, свойственная ему еще со школьных лет в Дилленбурге, сделали его тем, кем он стал, – мятежником, хотя по природе своей он никогда не был склонен к мятежу. Через бурные годы побед и поражений, ненависти и подозрений Вильгельм пронес беспристрастность суждений, присущую ему с юности. Позднее он взял своим девизом слова: «Saevis tranquillus in undis» – «Спокойствие среди бушующих штормов».

4

Штормы действительно бушевали, а у Вильгельма по-прежнему было мало тех, кто мог оказать ему существенную надежную помощь. В изгнании он собрал вокруг себя всех, кто хотел помочь, всех, кто независимо от их веры, происхождения и характера хотел, чтобы испанцы ушли из Нидерландов. Теперь ему предстояло отсеять неподходящих. Первейшей проблемой стали те самые морские гёзы, которые завоевали для него плацдарм. Ему нужен был человек, способный превратить эту пиратскую шайку в надежный флот. Ла Марк, который неоднократно игнорировал его приказы и превратил Брилле в столицу пиратов и воров, грабивших мирных жителей и помогавший его людям убивать монахов и священников, для этого не годился. Когда он в очередной