– По-русски говоришь без акцента.

– А я и по-французски говорю без акцента, – засмеялся Раскольников, а вслед за ним и Карамазов.

Карамазов снова взялся за бутылку арманьяка.

– Теперь я хочу сказать тост, – опередил хозяина Раскольников.

– Я весь внимание!

– Давай с тобой выпьем за то, чтобы ничто и никто нам не мешал делать бизнес и дружбу.

– Отличный тост!

Они чокнулись, выпили.

– Симон, я хочу у тебя спросить. Ты знаешь, в каком романе Достоевского герой носит такую же фамилию?

– Обижаешь, Серж! Я даже знаю, в каком романе герой носит твою фамилию.

Они снова захохотали.

– А вообще, я считаю, что Достоевский неправильную жертву выбрал для своего Раскольникова.

– В смысле?

– Ну что ему могла сделать старушка процентщица, как это, я слышал, у вас сейчас говорят, божий одуванчик?

– Ну, не скажи! Векселя, расписки – вещь серьезная даже по тем временам. Мог бы и на каторгу залететь, ежели бы деньги не вернул.

– Каторга, каторга! – после третьей рюмки Раскольников совсем расслабился. – А знаешь ли ты, Серж, что есть у Достоевского одна рукопись неизвестного романа, посвященного как раз каторге?

Карамазов напрягся: он добился своего – Раскольников сам завел речь о том, что и являлось целью этой встречи. Но решил свалять дурака.

– Если ты имеешь в виду «Записки из мертвого дома», посвященные каторжникам, то они давно опубликованы. Еще при жизни автора.

– Какие записки? Какой мертвый дом? Я говорю о неизвестной рукописи романа под названием «Каторжники».

– Дааа? Это интересно! Ну-ка, ну-ка.

– Рукопись каким-то образом оказалась во Франции, в Ницце… Впрочем, Достоевский ведь бывал во Франции, не так ли?

– И не только во Франции, – согласился Карамазов.

– Так вот, когда я выяснил, что у одного нашего собирателя древностей имеется рукопись неопубликованного романа Достоевского… Ты же сам сказал, что нас с тобой объединяет фамилия Достоевского.

– Ну да! – Карамазов едва заметно поморщился, недовольный тем, что Раскольников отвлекся от главной темы. – И что случилось, когда ты узнал об этом?

– Я подумал, что эта рукопись должна быть у меня. Но тут этот старый дурак решил продать именно эту рукопись на аукционе, более того, нашелся какой-то идиот из России, который решил вместе со мной поучаствовать в этом аукционе…

Карамазов на слове «идиот», относившемся непосредственно к нему, словно закашлялся, прикрыв рот кулаком, одновременно прикрывая и заходившие по скулам желваки гнева. Затем снова разлил по бокалам арманьяк, поставил пустую бутылку на пол и взял свой бокал, даже не приглашая Раскольникова последовать его примеру. Но тот тут же взял и свой бокал. Они выпили, на сей раз не чокаясь и не тостируя.

– Да, – поставив бокал, продолжил Раскольников. – Ну, мне, конечно, пришлось немного поговорить с этим собирателем древностей. Таким образом, рукопись оказалась у меня, но…

Раскольников поднял вверх указательный палец левой руки и загадочно, насколько смог это сделать, будучи уже не совсем трезвым, посмотрел на Карамазова. А тот молча ждал, неспешно пережевывая очередную конфету.

– Но… Это оказалась не целая рукопись, а лишь часть, причем, надо полагать, меньшая часть.

– А где же остальная? – удивленно вскинул брови Карамазов.

– Я предполагаю, где-то здесь, у вас, в России.

– Почему ты так предполагаешь?

– Ну, ежели ее не оказалось во Франции, значит, она осталась здесь.

– Почему, а может быть в каком-нибудь, скажем, Баден-Бадене?

– Не-ет! – хмыкнул Раскольников, прочертив в воздухе кривую линию указательным пальцем.

– Я знаю, что она где-то здесь. И даже предполагаю, у кого она может быть.

– И у кого же?

Раскольников на всякий случай оглянулся вокруг, поманил к себе Карамазова, тот, разумеется, придвинулся к нему.

– Есть некий человек по фамилии Достоевский… Да, да, не удивляйся. – Карамазов на сей раз искренне удивился. – Он считает себя якобы прямым потомком самого писателя. Вероятно, у него и находится оставшаяся часть рукописи. Между прочим, она некоторое время находилась в руках у моего прадеда, но моя прабабка по отцу зачем-то вернула ее этому самому Достоевскому. Я считаю, что это была роковая ошибка…

Раскольников, взял из коробки конфету, сунул ее в рот и откинулся на спинку кресла, довольный произведенным на собеседника эффектом. Переварив все услышанное, Карамазов наконец спросил, хитро улыбнувшись:

– Скажи, Симон, а не с этой ли целью ты прибыл в Россию?

– Что? Н-нет! Конечно же, нет.

Раскольников сообразил, что сказал слишком много лишнего, чего никогда не сказал бы, будучи совершенно трезвым. Он глянул на часы.

– О! Было приятно познакомиться. Но, увы, время поджимает.

– Взаимно! Надеюсь, наше сотрудничество наладится и мы будем встречаться чаще. Не в Москве, так в Париже.

– Да, если это только не будет касаться двойных технологий. Ты же понимаешь – санкции Евросоюза.

Карамазов проводил гостя до выхода, подозвал своего водителя.

– Отвези господина, куда он тебе скажет.

Они пожали друг другу руки, тепло обнялись, Раскольников сел в карамазовский белый «Лексус». Когда машина скрылась за поворотом, Карамазов набрал номер Коваленко.

– Семеныч, срочно ко мне. Есть теплая информация для Порфирьева.

33

Любаша Раскольникова родила здорового первенца. Радости было много. И у матери, и у отца. Тимофей Раскольников ждал именно сына, наследника, и жена не подкачала.

Решили назвать Авксентием, в честь деда Раскольникова, погибшего при обороне Севастополя в 1855 году.

Когда крестили младенца в семиреченской церкви, от Желниных пришла только сестра Варвара. Ни матери, Клавдии Георгиевны, ни брата Федора не было. У Любаши кольнуло сердце – неужто мать и вправду разобиделась из-за исчезновения записок сочинителя Достоевского? Не решилась о том спросить сестру, а Варвара сама не заводила о том разговор. Молча, от себя, передала в подарок племяннику маленький серебряный крестик. И все!

Любаша тяжело переживала такое положение вещей, но мужу ничего не говорила. Еще раз, не ставя Тимофея в известность, обыскала весь дом в поисках рукописи, но тщетно. И только малыш ее радовал, только обнимая и ухаживая за ребенком, она забывала все невзгоды. Это был крепкий, большеглазый, светловолосый, весьма разумный мальчик.

Через полтора года она родила во второй раз – теперь девочку.

Станица Семиреченская разрасталась и хорошела, построили свою церковь и освятили ее в честь Рождества Христова. Девочку крестили в ней. И снова пришла только Варвара, втайне от матери. Зато теперь ушла не сразу, заглянула в сестрину хату, немного поиграла с Авксентием, своим крестником. Поплакала с сестрой. Вернулась домой.

Когда рожала в третий раз – роды получились тяжелыми, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Родился мальчик, но прожил только месяц. Даже покрестить не успели. А спустя еще несколько