На другой день валютчик торчал с неуклюжей табличкой на груди на своем обычном месте. Рука, смазанная каким-то снадобьем, болела не очень, никаких волнений за вчерашний инцидент с отморозком, напавшим в подъезде, он не испытывал. Если это оказался залетный грабитель, пусть отвечает сам за себя, а если приставленный бандитами, они должны помнить, что он не собирается уходить один на тот свет. Подругу он сторого-настрого предупредил о неприятных оказиях, сказал ей, что может не придти домой. Она поняла, ростовчанка, привыкшая ко всему.

Местная зима здорово похожа на нервную мамзель. На Дону всего пару дней назад хозяйничали трескучие морозы, а сегодня ледяные бугры покрылись из-за оттепели ноздреватыми трещинами. Лица у людей повеселели, подошвы не скользили, хотя денег прибавилось не у всех. На рынке объявилось больше крестьян с продуктами, придержанными на крайний случай. Мимо тащились нескончаемой чередой драные полушубки, ватники со столетними зимними пальто, наброшенными на исхудавшие фигуры мужиков с бабами. По лужам хлобыстали сапоги, а то валенки, редкие на юге.

И вдруг Коца усмотрел на той стороне трамвайных путей, среди неприхотливого народа, знакомый брезентовый плащ. Он поначалу не поверил своим глазам, помассировал веки, плащ, а вместе с ним убогая шапка, никуда не исчезли. Пастух, зыркая на валютчика, не переставал вертеть головой по сторонам, видно было, что он был в прошлый раз основательно напуган, приехать вновь его могли заставить только серьезные обстоятельства. Коца моментально оценил обстановку, вокруг не было ни одного подозрительного типа, если и вели, то очень осторожно, следопыты, скорее всего, решили оттянуться в какой из многочисленных пивных. Время приближалось к трем часам дня, значит, мужик наблюдал за ним не один час. Автобусы наезжают в Ростов из области в основном с утра. Валютчик уловил момент, когда пастух в который раз посмотрел в его сторону, махнул рукой по направлению к ларьку за автобусной остановкой, уже известному. Мужик наклонил недоверчиво набок мохнатый треух. Коца решительно снялся с притоптанного бугра, пошел широким шагом через трамвайную линию, поравнявшись с крестьянином, сделал знак, чтобы тот следовал за ним. Пастух, озираясь, засеменил рядом.

— Правильно сделал, что сразу не подскочил, — сказал Коца, когда они зашли за палатку. — Тут у нас не совсем спокойно

— А что приключилось? — заволновался крестьянин еще сильнее.

— Свои разборки, но нам лишние косые взгляды ни к чему.

— Я часа три и так вокруг да около. По всему базару прошастал, ни одного из знакомых не увидал.

— Я тебя обидел тогда, что решил к другим намылиться? — валютчик невольно передернул плечами, вспоминая о Тутушке с Сорокой. — Какую цену назначил, столько и получил.

— За деньги ничего не говорю, Да больно мы расстались нескладно.

— Поэтому объясняю, дела нужно делать с одним человеком.

— Но тогда стреляли, поджилки до самого дома тряслись. Едва медовухой отходился.

— Что стреляли, это тебе показалось, — не признался валютчик, чтобы окончательно не запугать клиента. — Машина выхлопной трубой ахнула, а получилось как выстрел. У нас такое часто, бензин хреновый продают, чуть не соляркой разбавленный. Ладно, не будем заострять внимания на мелочах, привез что-нибудь? Или так заскочил?

— Привез, а то как, звезды, эти, колечки, — кивнул мужик. — Дочка приехала, денег потребовала. Я все наторгованные ей выложил, прибавил зарплаты свою с бабой, старухину пенсию. достал заначку. Мало, вот какая она оказия, Москва, говорит, денежки лю-убит.

— Нынче молодежь такая, — согласился Коца. — Сама как не хотела работать, так и не желает, а послаще пожрать дай.

— Во-во, правильные твои слова. Подумал грешным делом, все выложи, дом с подворьем, со скотиной продай — сам сойди в могилу — все одно будет мало. Жестокая стала, и внучонку не рад.

— Какую воспитали…, - завелся было Коца, вспоминая, что деревенские без работы, квартир и садиков в городе зверели всегда. Но сразу осекся. — Капитализм, он все соки выжмет.

— При чем здесь капитализм, у нас народ неблагодарный, — расслабился пастух. — И мы не лучше.

— Долго здесь разговаривать нельзя, — остановил его валютчик. — Опять пойдем во двор здания через проспект, так-же, как тогда.

— А снова прихватят?

— Пока некому, шестерки отдыхают.

Коца, кивнув мужику, чтобы следовал за ним, пересек улицу Московскую, он решил не спускаться в переходной тоннель, а проскочить Буденновский проспект по верху. Так было удобнее заметить слежку, если бы ее устроили. Коца до сих пор не знал результатов разборки, потому что старался не появляться в центре базара, где банковала основная часть бригады валютчиков. Раньше Хозяин с утра тянул руку, теперь какой день не проходил мимо. Микки Маус работал по чутью, то есть, если кто что приобрел, он тут как тут. Отморозков Слонка простыл след, как и самого бригадира, можно было предположить, что рубка получилась действительно стоящая. Но Коца не спешил об этом жалеть, уверенный в том, что свято место пусто не бывает. Завернув за угол здания, он забежал в проходную, подождал запыхавшегося мужика. Потом прошел через длинный коридор, показав вахтеру заветный знак, до небольшой двери, ведущей во двор. По прежнему большую часть просторной площади загромождали ряды пустой тары из деревянных ящиков, заводские поломанные станки. Коца, пропустив пастуха вперед, захлопнул дверь, подпер ее на всякий случай отсыревшим колом, валявшимся рядом.

— Показывай, — разрешил он, придвигая на середину закутка еще крепкий стул.

— А больше выходов отсюда нету? — мужик беспокойно завертелся на одном месте. — Я раскладываться не стану, если опять возьмутся подсматривать. Еле в тот раз ноги унес.

— Я при тебе дверь колом подпер, — развел валютчик руками.

— Что там кол, по наледи склизанул, и вся твоя подпорка.

— Хорошо, а вот это тебя успокоит? — Коца выдернул из внутреннего кармана пальто настоящий “Вальтер”. Он решил сегодня утром идти на рынок не с газовым пугачем, а прихватить боевое оружие, напомнив сам себе незабываемую присказку, что если противник показал зубы, то на войне должно быть как на войне, Прикрикнул на колхозника, отшатнувшегося в испуге. — Перестань усираться раньше времени, сегодня отморозков не ожидается.

— Ты сам-то не из них? — мужик покорно полез за пазуху.

— Я вольный казак, если кто и был в роду, так и тот из терских, — подмигнул Коца, пряча оружие. — У меня один дед по родословной был кубанско-терской казачура, царство ему небесное, второй дед из донских, тоже царство небесное. Все остальные, скорее, кацапы, точно не ведаю.

— Мудрено говоришь.

— Такая судьба досталась.

Мужик, вытащив из густых завитков бараньей шерсти грязный кусок материи, такой же, как в прошлый раз, принялся его развязывать на стуле, не переставая кидать боязливые взгляды то на купца, стоящего рядом, то вокруг. Руки у него заметно подрагивали. Наконец, последний узел поддался под заскорузлыми ногтями, мужик раскидав концы платка в стороны, уставился Коце в лицо пристальным взглядом. Он не поверил бы никаким доводам и самым фантастическим цифрам, если бы вдруг кто-то реально начал оценку богаствам, принесенным им. Пастуха могли убедить только эмоции на лице покупателя, да выражение его глаз. И снова валютчик едва удержался от восторженно — удивленного восклицания. Пришлось в который раз признаться себе, что за время работы на рынке он не только не встречался с подобными сокровищами, но и за жизнь не любовался ими даже в самых именитых музеях. А посмотреть на что было, сверкали бриллиантами, изумрудами и сапфирами три женских золотых, изумительного исполнения, перстня, они, нанизанные на обыкновенную лыковую бечевку, представляли собой замысловатое как бы переплетение тонких золотых нитей в виде разделенных половинок сердец, повернутых друг к другу под разными углами. Возле женских лежал большой мужской перстень с настоящим рубином. Камень в наклонных лучах солнца переливался внутри живым пламенем, то рвущимся вверх, то стелящимся в середине по идеальным граням. Рубин словно удерживал в себе цыганский костер, не давая языкам возможности вырываться наружу. Снова на широких его золотых боках были отлиты две странные перекрещенные буквы “Е” и “В”. Лежало вокруг несколько золотых монет с двумя серебряными древними медалями. Это все окружала толстая золотая цепь с бриллиантовыми и другими вставками из драгоценных камней в прямоугольных крупных звеньях. Цепь уходила концами под угол завернувшейся ткани. Мужик, не спускавший глаз с валютчика, прервал на секунду пристальное изучение выражения его лица, протянул корявую руку к платку, отбросил угол в сторону. Снова впился бешеными зрачками в переносицу валютчика, не чувствуя, что на краях губ, больших и потрескавшихся, собирается белая пена, что от внутреннего напряжения по небритому лицу с рыже-седыми остьями волос покатился обильный пот. Нижние веки увлажнились, задышали соплями раздутые ноздри вздернутого носа. Пастух с неправильным, как бы изжеванным, лицом походил сейчас на брюкву, испеченную на углях, буравящую прорезавшимися зрачками человека, стоявшего перед нею. Коца крепко сжал зубы, чтобы не охнуть, под углом материи оказалось самое главное сокровище. Восьмиконечная звезда вспыхнула, брызнула всеми цветами живых красок, ослепляя взор, загораживая то, что находилось под нею на концах цепочки. Рядом красовался широким над ним бантом знак ордена, выполненный ввиде креста с полукруглыми концами, с каким-то портретом в середине. Перед валютчиком, похоже, лежал учрежденный Петром Первым еще в 1713 году орден святой Екатерины. Этого не могло быть, потому что вряд ли в коллекциях богатейших музеев мира имелись подобные редчайшие регалии. В голову закрались сомнения по поводу их подлинности, но Пулипер, старый проходимец, признал еще в первый раз, что царские награды настоящие. Значит, мужик действительно раскопал золотую жилу. Происходило бы это в Америке, или в другой какой капиталистической стране, он бы сейчас рассекал на “Кадиллаке” заказного исполнения, владел бы заводами, шахтами, пароходами. Крутились бы на его благополучие и благосостояние тысяч умнейших людей, потому что сам пастух не имел в шишковатой башке ни одной развитой извилины. Невольно в связи с этим возникала мысль: правильно ли сделал Советский Союз, что повернул по западному пути развития, по капиталистическому? Ведь тогда многократно усиливалось значение максимы, высказанной Коцей в пику богатым дуроломам, которую он не уставал повторять при каждом удобном случае. Себя он не причислял почему-то к скаредным особям, хотя стремился к тому же золотому божку. Максима звучала так: у дурака одна дорога — намолачивать бабки… И так далее.