— Что ты с ним сделала? — тихо спросил он.

Арина не ответила. Она сделала странный жест — провела руками по лицу, как будто снимала с него приставшую маску. Потом, глядя куда-то в пространство, заговорила совсем другим, ровным тихим голосом:

— Как я его ненавидела! Это даже трудно себе представить, как я его не-на-ви-де-ла! Каждую черточку его лица, каждый изгиб. Когда он лежал рядом, я даже не могла смотреть на него, боялась, что однажды не стерплю и брошусь на него так же, как Луша. Поэтому у меня и появилась привычка закрываться с головой, когда я сплю. Я не хотела видеть его, когда засыпала, и не хотела видеть его, когда проснусь.

Она замолчала, чтобы передохнуть. Ей с все большим трудом давались эти рассказы.

— Ты его убила? — спросил Виктор.

Арина опять не ответила. Сидела очень прямо, вытянув тонкую шею, словно прислушиваясь сама к себе.

Неожиданно она встала и направилась к мотоциклу, черным могучим зверем уснувшему неподалеку.

Виктор, озадаченный ее отрешенным видом и непонятным поведением, поспешил за ней.

Она открыла кодовые замки на седельных сумках, стала быстро вынимать оттуда и бросать на землю различные предметы. Виктор с изумлением увидел несколько пар блеснувших в лунном свете наручников, плетеный кожаный кнут с инкрустированной перламутром рукояткой, шелковые шарфы, женское белье, шприцы, жгут, пакетики с белым порошком, всевозможные вибраторы, стимуляторы и прочие личные вещи, красочно свидетельствующие о пристрастиях своего хозяина.

— Вот вся его жизнь, — глухо сказала Арина, опустошив сумки. — Больше ничего. Только это.

Ветер, с жадностью набросившись, молниеносно разметал всю груду в разные стороны. На земле остались только наручники, которые ему было не под силу поднять.

Арина проследила, как извиваясь змеей, в последний раз мелькнул и исчез в темноте белый шелковый шарф, которым Макс любил привязывать ее, и заговорила опять, торопливо, сбивчиво, словно боялась, что не успеет высказаться до конца:

— Все эти годы я мечтала уйти от него, убежать куда угодно, хоть на край света. Я больше не могла выносить этого. Он издевался надо мной, как хотел, постоянно бил меня, мучил. Он считал, что воспитывает во мне чувственность, на самом же деле он уничтожал ее. Я… Я в первый раз за долгие годы кончила с тобой. Правда! Я думала, что вообще разучилась кончать, что у меня больше не будет оргазма. Но я ничего не могла сделать. Я даже не пыталась сопротивляться. У него была какая-то власть надо мной, которую я даже не могу объяснить. Я знаю, это звучит очень странно, по-дурацки, но это было именно так, поверь мне…

Она замолчала, отчаянно замотав головой.

Виктор ничего не говорил, боялся спугнуть ее, терпеливо ждал, когда она продолжит. Сердце его сжималось от любви и жалости. Он чувствовал, что сейчас узнает самое важное и что тайна, с первого мгновения стоявшая между ними, наконец-то исчезнет.

— Ты не можешь понять этого, — медленно проговорила она. — Не потому, что не хочешь, а просто потому, что ты — мужчина. Я не думаю, что мужчина в состоянии это понять. Когда женщина отдается мужчине, то есть отдает ему себя, это происходит всегда одним и тем же образом, это мужчина входит в нее. Как бы они там не изощрялись, каким бы сексом не занимались, все равно по-другому никогда не бывает, здесь только один возможный вариант — в конце концов он входит в нее. Это ты понимаешь?

Виктор кивнул, хотя пока что совершенно не понимал, к чему она ведет.

— А когда это происходит насильно, то это настоящее вторжение, понимаешь? Это как война, когда кто-то насильственно вторгается в твою страну, на твою территорию. Ты пытаешься защитить ее, но что ты можешь сделать, если враг сильнее?! Ты вынужденно уступаешь, отдаешь часть своей земли. И когда ты отдаешь часть себя мужчине, захватившему, оккупировавшему тебя, это практически то же самое, ты понимаешь меня? А мужчина убежден, что ты хочешь этого, он берет тебя, он доволен, он понятия не имеет, что тебе нужно на самом деле!..

Она опять замолчала, вдруг почувствовав себя опустошенной до предела. Она впервые в жизни говорила вслух о том, что мучило ее долгие годы.

Виктор напряженно ловил каждое ее слово.

Он наконец понял ее.

Понял очень ясно, до боли в висках ощутил глубину ее несчастья.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — осторожно начал он. — Но, Арина, ты ведь такая красивая женщина, такая молодая, ты ведь без труда могла найти себе кого угодно… Почему же…

— Да потому, что это было невозможно! — прервала она его. — Потому что, когда ты находишься в постоянном унижении, ты перестаешь ощущать себя, уважать себя. То, что называется чувством собственного достоинства, напрочь исчезает. Ты начинаешь верить, что только один мужчина на всем белом свете интересуется тобой, только он будет любить тебя. Хоть как-то, но любить. Ты живешь в убежденности, что никому не нужна, что никто никогда не полюбит и не захочет тебя. И поэтому ты остаешься с ним. Остаешься до тех пор, пока ты понимаешь, что больше не можешь выдержать. Что ты должна или умереть сама, или убить его…

Арина говорила все медленнее и тише, пока совсем не умолкла.

Виктор ждал, боясь неточным словом или движением помешать ей.

После небольшой паузы Арина продолжила:

— Мне теперь все равно. Можешь мне верить или нет, но, когда я увидела тебя в баре, и ты посмотрел на меня, я твердо поняла, что это мой последний шанс, моя единственная надежда… Я знала, что еще одной попытки у меня не будет, еще раз убежать мне не удастся… Ты теперь знаешь, что я была права. Он никогда бы не отпустил меня, никогда! Наверное, это преступление, то, что я сделала, но у меня не было выхода… Ты можешь презирать меня теперь… Брось меня, я преступница! Я самая настоящая преступница!.. Убийца! Но мне все равно. Я просто больше не могла этого выдержать, не могла…

Она зарыдала.

Виктор нежно обнял ее, крепко прижав к себе. У него самого из глаз текли слезы, но он нисколько не стыдился их. Чувствовал, что в душе его происходит какое-то удивительное очищение от всей жути последних часов.

Он твердо знал теперь, что ни за что на свете не позволит кому бы то ни было обидеть эту тоненькую, прильнувшую к нему девушку.

— Успокойся, — шептал он. — Я все понимаю. Я верю тебе. Я люблю тебя.

— Нет, — шептала она