На поле, уходившем от берега реки к Коммерси, Александр Христофорович заметил белые дымы и расслышал ровные поочередные залпы. Там шли стрельбы.

– Дорогая, я должен уходить, – Бенкендорф поцеловал Жоржину в лоснящуюся от слез щеку. – Если тебя схватят одну, скандал будет коммерческим. Если со мной – дипломатическим, и могут обвинить в предательстве.

– А император?

– Он не будет пачкаться. Все на наш страх и риск. При тебе контракты. На них и опирайся в полиции.

Ему было страшно говорить такие слова. Стыдно покидать ее перед лицом угрозы. Лучше бы их схватили вместе! Он, по крайней мере, смог бы считать себя мужчиной.

Карета на мгновение остановилась. Полковник отвязал жеребца и вскочил в седло. Куда деваться? Где прятаться? Наверное, сработал инстинкт, говоривший, что в военном лагере, даже учебном, всегда легче затеряться, чем среди деревень, где любой зевака расскажет полиции, куда поскакал чужак.

Это была одна из тех счастливых минут, когда Провидение само берет своих любимцев за плечо и поворачивает, куда надо. Шурка понесся в сторону белых дымов и очень скоро увидел батарею, выкаченную на стрельбы. А подскакав ближе, услышал среди грохота знакомый крикливый голос, весьма четко отдававший команды.

– Жубер! Капитан Жубер! Вот так встреча!

Маленький тулузец не сразу понял, кто перед ним. Но, стоило пороху рассеяться, он повис на узде у коня своего приятеля.

– Граф! Бывает же! Что вы делаете у Нанси? Я думал, вы в Париже!

Бенкендорфа обступили артиллеристы. Многие лица он знал со времен кафе «Режанс».

– А помните, как вы этого турка? Он ведь нам золота отсыпал! Вот обманщик! Так как вы тут?

– За мной гонятся жандармы, – честно сказал полковник. – Ваше право сдать меня им.

Он вытянул вперед руки, показывая полную покорность: мол, вяжите, чего уж там.

На лице Жубера появилось сердитое выражение. Военные не любят полиции.

– А что вы сделали?

– Я украл возлюбленную, – признался Шурка.

– О-го-го! – послышались вокруг возгласы одобрения. Если бы он украл курицу или барана, его бы осудили и вручили властям.

– И она согласилась поехать в ваши, как это, ну где много снега? Небось от мужа сбежала?

– От директора театра.

– Актриса?! – возгласы стали еще веселее.

– Вас мы, конечно, не выдадим, – в раздумье протянул Жубер.

– Но она скачет в карете и уже миновала мост! – взмолился Бенкендорф. – Ее догонят!

Капитан почесал за ухом.

– Господа, пушки к дороге! – скомандовал он. – Разве мы не французы? Поможем моему другу похитить женщину!

Его приказа только ждали.

– Залп над переправой! Выше голов этих молодцов! – распорядился капитан. – Если спросят: случайное ядро. Промашка. – Жубер уже повернулся к приятелю. – Счастливец! Я всегда знал, что вы – парень не промах. Женитесь?

– Не знаю, – вздохнул Александр Христофорович.

– По крайней мере, не говорите ей об этом сразу.

Полковник обещал.

Артиллеристы развернули пушки, и, когда жандармы оказались на мосту, прогремел залп. Кони блюстителей закона закружились на месте. Иные, перемахнув перила, соскочили в воду и теперь боролись с течением. Словом, отряд был расстроен и не собрался бы около часа.

– Еще один! Для порядка, – скомандовал Жубер. – Пусть думают, что мы можем разрушить мост.

– Вам достанется? – спросил Бенкендорф у бравого капитана.

– Не сильно. Разве я виноват, что наводчики косорукие и косоглазые?

Они отправились в палатку Жубера пропустить по стаканчику, и только в темноте полковник снова выбрался на дорогу. Его жеребец переступал осторожно, неся не слишком-то трезвого хозяина. А, найдя подходящий куст, ветки которого можно было общипывать всю ночь, почел за благо уронить седока на землю.

Холодное утро вернуло Бенкендорфа к действительности. Он вспомнил, что простился с Жорж, и стал совершенно несчастен. Весенняя дорога до Парижа не развлекла и не утешила его.

В посольстве уже ждал вызов в полицию. И негодующий граф Толстой сообщил, что чиновник по особым поручениям наведывался несколько раз.

– Вечно у вас, Александр Христофорович, все с помпой! Умыкнули бы даму тихо…

Но оба понимали, что тихо нельзя, – не устраивает высочайших заказчиков.

«Уважайте власть, потому что власть дается от Бога. Мое правительство не шуточка».

Наполеон Бонапарт.

Бенкендорф принял ванну, оделся в чистое, как перед сражением, и с лицом еще более помятым, чем обычно, сел ждать явления порученца. Самому, что ли, тащиться в полицию – изображать кролика перед удавом?

Александр Христофорович дождался. Его сопроводили. Толпа бежала по бокам, громко крича:

– Вот! Похититель Жорж!

Полковнику было интересно увидеть Фуше. Но прежде, чем он предстал перед грозным министром, его часа два мурыжили два прытких малых с замашками трибунальных крыс.

Шурка все отрицал.

«Какая Жорж? Моя любовница? Ну, она не одна…» Смущенный кашель. «Сбежала? Куда? Не знаете? А я почему должен знать?» Наигранное возмущение. «Вы в своем уме, господа? Я дипломат! Докажите сначала мою причастность!»

Он знал, что на него ничего нет. К нему не применят силу. Не посмеют. Могут хоть год ходить вокруг с самыми угрожающими лицами. Пытать будете? Вспомнили времена Консьержери? Почуяли кровь роялиста? Ан, подберите языки! Зубы обломаете.

Бурная злость овладела Бенкендорфом сразу после напускной наивности. Но, когда и она сменилась скукой, вдруг объявили о приходе самого.

Жозеф Фуше напоминал мумию. Его лицо с сухой, пергаменной кожей, ввалившимися щеками, сабельными ударами морщин, с тонкими, словно втянутыми внутрь, губами оживлялось, только когда набрякшие веки поднимались и глаза, на которых, казалось, минуту назад лежало по серебряному экю, вцеплялись в собеседника. Впрочем, можно ли было назвать глазами ожившие кусочки слизи?

– Итак, молодой человек, вы все отрицаете?

Голос этого человека, слабый, как дуновение ветра, заставил полковника помимо воли содрогнуться. Везет ему как утопленнику!

Но везет тем, кто везет. А Фуше сам запрягся в государственную телегу и волок ее без ропота. Спартанец и скряга, он ненавидел мотовство, сомнительные прогулки по барышням, игру, разврат. Хотя сам позволял себе иной раз расслабиться. Но к другим был строг. И русский адъютант явно не принадлежал к числу тех, кому этот благонамеренный кровосос стал бы сочувствовать. Эх, молодо-зелено, сами такими были… Не были! Служили республике. Убивали на улицах. Кормили семью.