надо, чтобы ты мне посочувствовал, то есть чтобы ТЫ…

ЩЕЛК!

НЕТ! Ты совсем больной? Так, беру свои слова обратно. Да, ты больной! Конечно, у тебя на то есть уважительные причины, но все равно это не оправдание. Четыре попытки плюс два гнезда. Мы испытываем судьбу. Скажи все, что им надо. Им всего-то и надо знать, где Шеф. Если сдашь Шефа, еще не значит, что ты сдашь Бона…

ЩЕЛК!

Господи Иисусе! Милый Боженька! Тебе кто разрешил так делать, больной ты ублюдок?! Ты что, совсем меня не слушаешь? У меня тут тоже кровный интерес, мудила!

Так, ладно, прости мне этот всплеск эмоций, теперь, когда мы с тобой все прояснили, выбор-то вполне очевиден, на сто процентов, давай успокоимся, хватит дрожать, опусти револьвер, не важно, что Сонни и упитанный майор говорят, как сильно этот револьвер похож на тот, из которого Бон убил упитанного майора, они по определению предвзятые личности, они обрадуются, если ты умрешь, так что ты их не слушай, ТЫ лучше пойми, что даже если ты прошел через ад, если ты больной и у тебя говно, а не рожа, это еще не значит, что у тебя нет надежды на хорошую жизнь, ты еще молод, всего-то среднего возраста, если, конечно, предположить, что мы доживем до глубокой старости, а почему бы и не дожить, будущее кажется вполне радужным, сейчас просто черная полоса, Бон может сам за себя постоять. Хватит смеяться! Почему ты смеешься? Это не шутка! Не на…

ЩЕЛК!

Часть третья. Moi

Глава 11

Вот мне и конец.

  Или нет?

    Мне конец.

     Так нет или да?

       Все кончено.

          Ну или все-таки нет…

   Кто это смеется?

       Не я.

    Это ТЫ!

  ТЫ ведь?

ТЫ не мог смеяться вместе со МНОЙ, потому что Я не смеялся. Значит, ТЫ смеялся надо МНОЙ, и почему бы не посмеяться-то? Ну и видок у меня был. Я смотрел на револьвер у себя в руке и думал, как это он туда попал, ведь револьвер был у ТЕБЯ. Все дрожало, и я не понимал, это у меня так руки трясутся или глаза ходуном ходят в черепе. Мы останемся в живых! Так вот когда нужно было смеяться. Шутили-то над нами, потому что Бог – сволочь. И шутка, похоже, оказалась очень смешной, потому что поначалу растерявшиеся гангстеры тоже хохотали, и Мона Лиза, как по волшебству, вытащил откуда-то шестую пулю, ту, на которой было написано мое имя, ЗАНЬ ВО. Я увернулся от этой пули, потому что он вытащил ее из револьвера еще до начала игры, а точнее – даже не вставлял ее в барабан. Я увернулся от этой пули, потому что он не знал, что ЗАНЬ ВО значит всего-навсего «безымянный». Человека без имени нельзя убить пулей, на которой написано его имя! Это я над ним подшутил, а не он надо мной!

Почему он смеется? – спросил Урод.

Потому что он больной ублюдок, сказал Битл.

И давно ты эту шутку шутишь? – спросил Уродец.

С тех самых пор, как посмотрел эту киношку про Вьетнам, – Мона Лиза встал, утирая слезы. Надо отлить. Возле лестницы он обернулся и бросил мне через плечо: нравится мне, как тебя корежит. Потому что по-настоящему.

Давай еще разок сыграем, сказал Урод.

Еще играть будешь? – спросил Битл.

Да чего уж там, смеясь, сказал я – или мы. Мы останемся в живых!

Чего? – спросил Битл.

Мы останемся в живых, сказали мы – или я.

Вот ты больной ублюдок! Кто такой le Chinois?

Я снова засмеялся, потому что понял, что мое прозвище все-таки не было оскорблением. Нет, нет, нет! Оно было шуткой. Я! – ответил я. Я le Chinois!

Ты?

Да, я! Мы все le Chinois!

Урод, Уродец и Битл недоумевающе переглянулись.

Все и каждый! Парень в паназиатской кулинарии, готовящий тебе азиатскую еду, которую ни один азиат есть не будет; девушка, которой ты сказал «ни хао!» и потом обругал за неприветливость, потому что она не сказала тебе «ни хао!» в ответ, хотя она вообще-то даже не китаянка; люди, чьи имена ты не можешь запомнить, произнести или правильно написать, даже если сто раз их видел и слышал; люди, происхождения которых ты не можешь определить и поэтому зовешь их всех…

Как же ты бесишь…

…le Chinois! Я бесславный преступник, которого вы так зовете, и я знаменитый полицейский, которого вы тоже так называете[7]; я тот, с кем вы не хотите жить по соседству, но если бы вам все-таки пришлось жить бок о бок с небелым соседом – хотя вы, конечно, на такое внимание не обращаете, вам ведь все равно, какого человек цвета, – тогда вы скорее выберете меня; я тот, к кому вы обращаетесь, когда хотите узнать что-то о моей культуре; я тот, кто не желает расставаться со своей культурой; я тот, кого вы вечно спрашиваете, откуда я, нет, в смысле, а вообще откуда, и даже если этот вопрос задавали бы всем подряд, то единственно возможным ответом на него было бы «я – от матери, как и ты», но раз уж вы все равно настойчиво интересуетесь, откуда я все-таки приехал-то, даже если мы вроде как все равны, даже если мы тут вроде как все французы, даже если мои предки и гибли, сражаясь в ваших войнах и за ваши армии, даже если мои родители и родились здесь, даже если здесь родились мои деды и бабки, даже если я отвечу, что я отсюда или, в моем уникальном случае, что я из Ада…

Что несет этот больной ублюдок?..

…то я взялся от одного-единственного и настоящего le Chinois…

Я забыл, что дальше собирался сказать и на каком языке, потому что до меня только что дошло, что эту речь я толкнул на смеси французского с вьетнамским и английским, как вдруг дверь, ведущая на лестницу, с грохотом распахнулась, и Лё Ков Бой, в темных очках, с зубочисткой во рту, с пистолетом в каждой руке, съехал вниз по перилам – бах! бах! бах! – а за ним появился Ронин в глянцевом зеленом двубортном пиджаке, в расстегнутой до пупка шелковой рубашке и с