Открыв заседание, Ирина наконец посмотрела на людей, которых ей предстояло осудить независимо от того, виновны они или нет.

Зайцев был молодцеватый дед с бровями, а второй пилот оказался редкостно красивым парнем. На заре своей карьеры Ирина почувствовала бы жгучее желание выдать по полной этому сердцееду и ловеласу, отомстить за ведра женских слез, наверняка пролитых из-за него, а теперь просто смотрела с удовольствием на роскошного мужика.

Народу в зале было совсем немного, Ирина узнала пару примелькавшихся лиц, корреспондента «Ленинградской правды» да старушек, ходивших в суд просто от скуки, вот и весь кворум.

Оглядев зал еще раз, она вдруг с удивлением обнаружила в самом дальнем углу Павла Михайловича и поежилась. Интересно, председатель пришел поддержать ее или проверить, как она работает? А вернее всего, просто контролирует, чтобы она не свернула с курса.

Ладно, сейчас она покажет класс! Ирина провела предварительную часть судебного заседания с особой дотошностью, очень подробно разъяснила подсудимым их право на адвоката и только после этого приступила к судебному следствию.

Подсудимые заявили, что обвинение им понятно, но вины своей они не признают, поскольку действовали в полном соответствии с руководством летной эксплуатации и по согласованию с наземными службами.

Ирина вздохнула. Она до последнего надеялась, что подсудимые облегчат ей муки совести, согласившись с обвинением, но нет, вина за несправедливый приговор целиком ляжет на ее плечи.

В этом деле порядок исследования доказательств особой роли не играл хотя бы потому, что все участники событий успели сто раз между собой договориться, и Ирина решила первой вызвать стюардессу, просто потому, чтобы не томить девушку в коридоре.

Ирина не знала, как сама повела бы себя в подобной ситуации, смогла бы с невозмутимым видом разносить пассажирам кофеек или билась в истерике в проходе между креслами. Второй вариант, честно говоря, представлялся более вероятным, поэтому Ирина восхищалась самообладанием молодой женщины и хотела сделать допрос максимально щадящим для нее.

Однако по виду бортпроводницы нельзя было сказать, что ей тяжело заново переживать самые критические минуты своей жизни. Подтянутая, ухоженная, как куколка, девушка уверенно вышла к свидетельскому месту и, непринужденно улыбаясь, рассказала, что через пятнадцать минут после взлета ее вызвали в кабину, где командир сообщил о предстоящей аварийной посадке и дал экипажу инструкции. Ей было поручено вернуться в салон и следить, чтобы там сохранялась спокойная обстановка, чем она и занималась, пока к ней не присоединился штурман Алексей Васильевич. За несколько минут, а может быть, секунд из кабины поступила команда сгруппироваться, они со штурманом хотели занять кресла для экипажа, но не успели. Самолет начал резко снижаться, и передвигаться по салону стало невозможно. Они крепко взялись за спинки кресел, возле которых стояли, так и приводнились.

– И вам не было страшно? – поинтересовался Бабкин почему-то с презрением.

Девушка пожала плечами:

– Не знаю, что вам ответить. Ни да, ни нет. С другим командиром я бы очень боялась, а Лев Михайлович… Трудно объяснить. С ним всегда веришь, что все будет хорошо. Даже не так, знаешь, что, пока он рядом, ничего плохого с тобой точно не случится.

Бабкин насупился, окатил стюардессу своим фирменным тяжелым взглядом и буркнул:

– Спасибо, Наталья Петровна. Больше вопросов к вам не имею.

– Мы всем коллективом верим, что наши пилоты не виноваты, – выпалила Наталья Петровна, – нельзя их судить!

– Свободу Юрию Деточкину, – прошептала Мария Абрамовна Ирине на ухо крылатую фразу, но вышло совсем не весело.

У подсудимых вопросов не было, и Ирина отпустила бортпроводницу со свидетельского места.

Ее сменил штурман, симпатичный парень, еще по-мальчишечьи тонкий и длинный.

– Ну что, пошли на запасной аэродром, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу и поминутно откашливаясь, – курс вывел, все нормально, вошли в зону. Снизились, идем по визуальным ориентирам. Тут Лев Михайлович и попросил меня пойти в салон.

– И вы пошли? – спросил Бабкин, театрально ужасаясь, – Бросили свое рабочее место?

– Так а что? Шли ниже нижнего, ориентиры как на ладони, а Нева, извините, течет куда надо независимо от того, на рабочем месте я или нет.

– И вас не смутило, что командир приказал вам в такой ответственный момент выполнять обязанности бортпроводника?

Штурман пожал плечами:

– Во-первых, не приказал, а попросил, а во‐вторых, в салоне я был нужнее.

– И в чем же, позвольте осведомиться, состояла ваша задача? Разносить кофеек? – осклабился Бабкин.

Но свидетель не дал себя смутить:

– И это тоже. Вы поймите, мы в кабине все вместе, а Наташка, то есть Наталья Петровна, с пассажирами одна и вообще не в курсе дела. Мы-то хоть знаем, что к чему, а ей непонятно, что и думать. То ли турбулентность, то ли конец. Непросто, знаете ли…

– Но это входит в ее служебные обязанности, – процедил Бабкин.

– Что это? Умирать? Нет уж, извините! Но вообще-то я пошел в салон бороться с паникой. Кто ж знал, что у нас окажутся такие все сознательные пассажиры.

– А без вас бортпроводница не могла успокоить пассажиров?

– При настоящей панике – нет! – отрезал свидетель.

– Помилуйте, – произнес Бабкин, явно щеголяя антикварным словечком, – помилуйте, но я все равно не понимаю, как волнение пассажиров помешало бы экипажу посадить самолет.

– Да очень просто! Народ заметался бы по салону, и все. Есть такой миф, что хвост – самое безопасное место в самолете. Все бросились бы туда, и пожалуйста, сваливание. И фиг знает, куда бы мы упали. Может даже и вам на голову, – уточнил свидетель с некоторым злорадством. – Короче, очень важно было, чтобы пассажиры находились на своих местах, вот я и пошел, а кто еще?

После штурмана вызвали бортинженера. Сутуловатый жилистый дядечка стремительно вошел и вцепился в свидетельскую кафедру так, будто оседлал коня.

Бабкин тоже не стал тянуть и сразу спросил, на каком основании бортинженер покинул свое рабочее место.

– Ну здрасьте! – фыркнул свидетель. – Покинул! Я вообще-то не с парашютом выпрыгнул, а пытался расклинить эту чертову ногу.

– И как? Успешно?

– Нет.

– А почему именно вас подсудимый Зайцев направил в отсек шасси?

– Так а кого?

– Например, подсудимого Леонидова. Поправьте, если ошибаюсь, но мне представляется, что он моложе и физически сильнее вас. Не кажется ли вам, что он справился бы лучше?

– Может, и так, но в критической ситуации нужны оба пилота. У одного управление, у второго контроль. А вдруг у командира от перенапряжения инфаркт? Извините, Лев Михайлович, – бортинженер быстро обернулся к скамье подсудимых, – короче, брык, и все, а второго пилота на месте нет. И что экипажу делать? Штурвал губами ловить?