А вдруг заседательницей окажется та самая дама? Когда Кирилл писал курсовик, то бывал в Пушкинском Доме, наверное, со многими там перезнакомился…

Ирина вздохнула.

Тут в кухню вошла Гортензия Андреевна:

– Ирочка, дорогая, что ж вы сидите в темноте! И простите, но мне кажется, у вас уже готово. Я достану?

Ирина кивнула, а Гортензия Андреевна, взяв рукавичку, быстро вынула из духовки сковородку. Омлет покрылся темной корочкой, но все-таки не сгорел.

Поставив сковородку на плиту, Гортензия Андреевна помогла Ирине встать, сетуя, что слишком старая, чтобы наклоняться.

– Ах Ира, Ира… Я ведь не хотела с вами говорить… – вздохнула учительница, – знаю, как тяжело ждать, а когда без конца теребят «ну что? ну как?», уж точно не легче. Думала, просто приеду под благовидным предлогом…

– Спасибо, Гортензия Андреевна! То-то я смотрю, рисунок на ткани больно современный, – улыбнулась Ирина.

– Ну да, не из старых запасов, но тоже очень ничего. Чем я могу помочь, Ира?

– Володю из яселек завтра…

– Это само собой. Я имею в виду, морально как-то я могу вас поддержать?

Ирина улыбнулась:

– Уже поддержали.

– Ладно, тогда пойдемте выберем фасончик, пока омлет остынет.

– Да мне сейчас, откровенно говоря, не до этого.

– И то правда, давайте лучше Яночке пошьем, ее ведь тоже надо поддержать… – Гортензия Андреевна направилась в маленькую комнату, по дороге позвав Яну.

Та пришла веселая и растрепанная.

– Ах какая фигурка, просто чудо! – Гортензия Андреевна заставила Яну покрутиться, как в танце. – Ирочка, вы только посмотрите! Лично я бы повторила для Яночки ваш знаменитый сарафан без спины. Очень удачный фасон, а что такой же, как у вас, так расцветка разная, да и вы не так уж много времени проводите вместе…

Радость сходила с лица Яны во время монолога старой учительницы, и через минуту она уже, уткнувшись в плечо Гортензии Андреевны, всхлипывала и сбивчиво рассказывала о своей беде, а Ирина, глядя на это, уткнулась в другое плечо и тоже заплакала.

– Тихо, тихо, – сказала старушка, – не грустите, будет другой фасон. Садитесь на диван пока. Успокаивать не буду, ибо со слезами из организма выходит лишняя жидкость. Плачьте, а я покормлю детей, уложу, вернусь, и мы с вами спокойно все обсудим.

Гортензия Андреевна справилась за полчаса, поручив чтение Володиной вечерней сказки Егору.

Ну что приуныли, беременное царство, – улыбнулась она, войдя и поплотнее прикрыв дверь, – все осилим, ведь нет таких крепостей, которые бы не взяли мы, большевики. У вас, Ира, ситуация действительно очень трудная, надо еще думать, а Яне я хочу задать только один вопрос. Можно?

Яна робко кивнула под суровым взглядом старой учительницы.

– Дорогая, вы в своем уме? – прогремела Гортензия Андреевна.

Ирина вздохнула. Что ж, ничего удивительного, старая дева сейчас скажет, что Яна не имеет никакого права позорить родителей внебрачным ребенком. Как чувствовала, что не надо было рассказывать…

– У вас сейчас жених все равно что на фронте, подвергается смертельной опасности, вы сейчас за него должны бояться, а вы в таком ужасе от родительского гнева, что о бедном Вите, кажется, не вспоминаете. Это ненормально, Яна.

– Но они это не переживут…

– Нет, дорогая, это они как раз переживут. Это все переживают. Поправьте меня, если ошибаюсь, но ни в одном медицинском руководстве не описано, что рождение внука явилось непосредственной причиной смерти бабушки и дедушки. Простите, Яна, что я так резко, но сейчас вы должны думать о себе, о Вите и о вашем ребенке. Так вам будет легче принять решение, с которым ваши родители согласятся или нет, но это будет уже их личный выбор.

– А если он не вернется? – тихо спросила Яна.

– Знаете, дорогие мои, – Гортензия Андреевна улыбнулась, – сейчас в это, наверное, уже трудно поверить, но когда-то у меня тоже был жених. Он не вернулся, и все, что мне осталось, – это мечтать о том, как мы могли бы быть счастливы, если бы не война. Мы не были вместе. Я сказала, давай подождем, зато после войны ты точно будешь знать, что я была тебе верна. Узнать этого ему, девочки, не довелось, а мне не довелось узнать женской жизни. Это не страшно, но по-настоящему я жалею только об одном – что у меня не осталось ребенка от любимого. Но это я тоже, как видите, пережила. В самом тяжелом исходе будет счастье с горем пополам, так оно иначе редко когда и приходит к человеку…

* * *

Иван признался жене и отцу в том, что его будут судить, только накануне отъезда. Заседание начиналось в десять, и он застолбил себе местечко на семичасовой рейс. Сначала хотел ехать ночным поездом, но билетов в свободной продаже не оказалось, и Иван решил не дергаться, рассудив, что суд, операцию и похороны без пациента не начинают.

Он сообщил новость вечером, когда Стасик лег спать, а Лиза с отцом, заварив чайку, сели смотреть очередную серию французского фильма из жизни средневековых аристократов. Лизе нравилось это кино, и Ивану сделалось немножко стыдно, что из-за обескураживающей новости она его не посмотрит, но дальше тянуть было уже нельзя.

Жена приподнялась, протянула к нему руки, но тут отец вскочил, и Лиза снова села, безучастно глядя в свою чашку.

– Это как это тебя будут судить? – вскричал папа. – За что?

– За нарушение правил безопасности, – вздохнул Иван, – я же вам рассказывал про аварийную посадку.

– Нет, ну что это! Как это? Ты действительно виноват?

Иван отрицательно покачал головой.

– Естественно, отпираешься! А как в самом деле было?

Иван пожал плечами.

– Нет, мне на старости лет не хватало только сына-уголовника! Боже мой! И ты молчал! Почему ты молчал?

«Вот поэтому и молчал», – буркнул про себя Иван, а вслух сказал, что не хотел раньше времени волновать.

– Все равно ничего не изменишь, а вы хоть подольше пожили спокойно.

– Вот уж спасибо, сын! Удружил! Что я теперь скажу товарищам, когда они спросят, как дела у моего сына? Спасибо, он сидит в тюрьме, а в целом неплохо?

– Есть большая вероятность, что дадут условно, – быстро сказал Иван.

– Но это не избавит тебя от клейма уголовного преступника!

– Не избавит.

– Что ж получается, страна доверила тебе жизни людей, а ты не справился с поставленной задачей? Я надеялся, что воспитал достойного человека, а вырастил труса, терпящего поражение за поражением.

Иван улыбнулся:

– Бьешь сына наповал, прямо как Тарас Бульба. Только не из ружья, а словом.

– Ничего смешного я не вижу.

– Пап, ну неужели ты мне совсем не веришь?