этом награждая друг друга недовольными взглядами. Потом обе сели на диван и замолчали. Со стены, со старой фотографии в рамке на них смотрела мама. И как будто с укором.

– Ведь и сорока дней еще не прошло, – наконец сказала Вика. – А мы уже поругались…

– Мы не ругались. Это все фотографии. Напомнили о давних обидах. Хотя я ничего не забыла. Это с тебя как с гуся вода, – Рита отпила воды из стакана и окрепшим голосом продолжила. – И ролики у нас одни на двоих были, и коньки! Я не каталась на них вообще. Все ты! Нечестно.

– Кто тебе виноват, что ты ногу сломала?! Потом родители уже боялись за тебя. Какие тебе коньки, ты до сих пор хромаешь!

– Противная ты, Вика. Как была, так и осталась. И не буду я с тобой делиться. Родителей теперь нет, указывать мне некому!

– Как это не будешь? Будешь! Как миленькая! – подбоченилась Вика. – По закону мы равные наследники! Все должно быть по-честному!

– Гадина! – не выдержав завизжала Рита так громко, что зазвенели подвески на люстре. Это была мамина любимая люстра…

Вдруг у Риты в сумке зазвонил телефон. Она взяла трубку.

– Да. Хорошо. Сегодня нет, но завтра буду точно. Ага. И отчет мне принеси, положи на стол. Хорошо. Да, Ольге Сергеевне передай, что я не буду больше ждать, пока она там сидит, прохлаждается. Я ее предупреждала. Машину? На завтра машину можно уже заказывать. После трех. Да. В филиал поеду, с проверкой. Ну все, пока, Марин.

Пока Рита разговаривала по телефону, Вика убирала злополучные альбомы, которые поссорили ее с сестрой, на самую высокую полку шкафа и думала о том, что не зря говорят и пишут о том, что человек не меняется. Меняются года, прибавляется возраст, а внутри он все такой же. Ритка обзывается, а сама ведь противнее в сто раз, как была, так и осталась. Но ее въедливый характер и цепкий ум помогли построить ей карьеру. Она молодец. Вышла замуж, родила двоих детей. А она – Вика – мягкая, уступчивая, все больше молчаливая, нашла себя в творчестве. И семью создала, муж у нее есть и сын. Вика – художник, занимается оформлением витрин. Тоже хорошо зарабатывает, но мама, царствие ей небесное, всегда качала головой и была недовольна тем, что дочь выбрала такую профессию. И никакие заработки ее не убеждали…

– Ну что? Пока, Вик. Поеду я. Уже звонят, обзвонились. Ни дня без меня не могут, – было видно, что Рите приятно осознавать свою исключительность и незаменимость.

– Пока, Рита. Я тоже поеду. Как-нибудь соберемся, съездим к нотариусу. Хорошо?

– Съездим, – кивнула сестра. Она снова превратилась в ту важную деловую даму, коей уже много лет являлась. Но та Ритка, что грустила по самокату и жадничала, никуда не делась. Она просто скрылась до поры. Пока альбомы со старыми фотографиями не напомнят о ней. Но Вика их в непрозрачный пакет спрятала. Авось, не заметит Рита. Пусть лежат пока. Зачем ворошить старые обиды?

Она же нам никто

– Пожилой человек голодный сидит! Бросили совсем! Нелюди!

– Баба Саша, ну что вы такое говорите? Кто вас бросил? – возмущалась Оля. – Пойдемте, сейчас картошечки наложу вам с котлеткой, покушаете.

Юля только головой покачала. Мама опять носится с ней как с писаной торбой. С чужой совсем, слепой, одинокой бабушкой, соседкой по коммунальной квартире.

Когда баба Саша еще не совсем ослепла, за ней ухаживала знакомая женщина. По велению души ухаживала, безвозмездно. Помогала мыться, готовила и убирала. А у бабы Саши еще два кота жили. Неухоженные. Конечно, запах там стоял соответствующий. И бабуля плохо видит: где прольет что, где испачкает. Поэтому работы много было. Но женщина справлялась. Забежит, приберет, приготовит, помоет, почистит. Бабуля сидит, как пряник тульский, нарядная, в платочке, чай пьет с печеньем.

Однако бабуле все не так было. Прикрикивала на женщину. А когда и сорвется, кричит во весь голос, что та отравить ее хочет или голодом морит. Юля с папой и мамой все слышали из соседней комнаты и жалели женщину: как она только терпит? Ведь она к бабушке со всей душой. Вот и не хватило ее надолго. Перестала ходить к бабе Саше помощница.

Бабушка совсем себя запустила и комнату свою. И зрение у нее совсем упало. Стала выходить в коридор и просить у кого хлеб, у кого чай. Коты тоже стали выходить в коридор. И метить все подряд. Мама Юли моет, чистит за ними. И бабушку подкармливает, жалеет.

Тогда бабуля предложила Оле свою пенсию отдавать, чтобы та покупала ей продукты, готовила и помогала ей. Мама Юли согласилась. И постепенно бабушка начала и тут прикрикивать.

Юля тоже помогала маме. Всем дело нашлось, однако не впрок. Шумит баба Саша, ругается, что опять ее плохо кормят, голодом морят. Папа Юли вмешался. Что же это, мол, такое! Ты ей добро делаешь, а она грязью поливает! Оля поплакала, да отказалась бабушке помогать. Так и заявила:

– Сил больше нету, баба Саша! Как хотите, сами живите, не могу так больше.

Бабуля поняла, что жареным запахло, на попятную пошла. Извинялась перед Олей. Стала предлагать комнату свою переписать на нее, за помощь.

– Вот характер у меня не сахар, дочка! Но что сделаешь со мной, старой? И зрение потеряла и ослабла совсем. Так бы я и сама управлялась. А тут на поклон идти приходится. Понятно, что мы люди чужие. Бери мою комнату, будет тебе хоть за что меня терпеть…

Поехали оформлять. Сначала справку взяли у психиатра, что бабуля вменяемая. Он ее осмотрел и дал, ведь баба Саша и правда такая. Однако, когда поехали к нотариусу, то она по-другому заговорила. Оля и Юля позору натерпелись с ней. Как закричит:

– Не буду ничего подписывать! Вдруг они меня потом за эту комнату… Зачем я им тогда нужна буду?! Ой! Где я? Не пойму, где нахожусь! Что я тут делаю? Зачем я тут?

Увезли бабулю на такси обратно домой. А она в слезы:

– Не бросайте меня, все подпишу! Поехали назад! Я все подпишу. Не буду притворяться…

В тот день не поехали, поехали на следующей неделе. Но и там все повторилось. Опять кричит и чудит баба Саша.

Вернулись ни с чем. Оля плачет, муж на нее ругается. Она ведь встает в пять утра, чтобы перед работой и на свою семью дела сделать, и бабушке помочь. Юля тоже переживает за маму. Помогает по возможности, ухаживает за бабушкиными котами, убирает. Но бабуля и