ощущений — этим-то я делился сполна. Они пытались использовать меня, а я пользовался ими. Единственным развлечением в то время было наблюдать, как долго прилипала, возомнившая себя акулой, сможет скрывать свое истинное ко мне отношение.

Я выдохнула и поняла, что все это время не дышала.

— И что, кто-нибудь продержался достойный уважения срок? — выпалила, не удержавшись.

— И какой бы я тогда был палач? — самодовольно усмехнулся Том, но почти сразу его взгляд изменился, стал мягче, и Томас шагнул ко мне, заключая в объятья. — Ты поэтому так старательно скрывала свои чувства, греза? — ласково поинтересовался он. Я отвернулась.

— Я знала, что не переживу, если окажусь на их месте.

— Никогда. Ты — моя, Катари, и я скорее вены себе перегрызу, чем обижу тебя.

Я думала, что давно отпустила те ревность и отчаяние, что испытывала столько лет назад, но нет, оказывается, эта боль продолжала отравлять мою жизнь несмотря на все признания Томаса. И сейчас, когда наконец-то удалось избавиться от застарелой занозы в сердце, я чувствовала небывалое облегчение.

* * *

— Надеюсь, ты… — я притормозила перед входом в камеру. Том привел меня в один из закрытых коридоров, войти в которые можно было лишь с его позволения. Мало кто из заключенных отсюда возвращался.

— Привел его в порядок, — не стал дожидаться моего вопроса палач. — Я помню, ты не любишь грязь. Но с Аароном я не усердствовал, практически с самого начала было понятно, что в его бреде без тебя не разобраться. Стоит произнести твое имя, как ему словно мозги переклинивает, хотя во всем остальном он производит впечатление нормального человека.

Я глубоко вздохнула, прежде чем открыть дверь. Томас накрыл мою руку своей.

— Три вопроса, сладкая. Почему он на тебя охотился, помогал ли ему кто-то, и кто знал о его делах. На остальное плевать, не мучай себя.

Я кивнула и наконец-то вошла в камеру. Мысленно поблагодарила Тома — как он и сказал, ничего здесь не напоминало о любимых методах работы палача. Ни инструментов, ни пятен, даже неподвижный узник сидел на стуле в темной и почти чистой рубашке. От Аарона меня отделял массивный стол, скрывавший большую часть картины, и стул — куда более удобный, чем тот, на котором сидел пленник.

То, что допрашивать Аарона бесполезно, было ясно сразу. Я рассматривала мужчину, сидящего передо мной с разведенными в стороны руками, скованными туго натянутыми цепями, и не понимала, как я могла раньше не заметить этот сумасшедший взгляд? Впрочем, Томас ведь тоже ничего не видел… Помощник палача с веселой злобой проследил, как я прошла ближе и, расправив юбку, устроилась напротив.

— Я тебя не боюсь, — ухмыльнулся мне в лицо мужчина, убивший пятерых женщин только чтобы утолить свою ненависть ко мне. Я промолчала, не став спорить с очевидным. Непонятно почему, но Аарон действительно ничего не боялся. Я не чувствовала и тени страха, никакого слабого места, за которое могла бы зацепиться, чтобы вытянуть наружу так необходимые нам сведения. Я смотрела в светло-зеленые глаза с темными точками зрачков и понимала — легко не будет — но продолжала смотреть и выжидать. Самой сутью я почувствовала, как ныряет вглубь Аарон, запирается, уходит в себя и прячется на дне собственного сознания. У Томаса действительно не было ни шанса — из этих глубин Аарона не выковырнуть никакими пытками.

Собравшись с духом, я направила свою силу на сидящего передо мной человека. В следующую секунду торжество в зеленых глазах сменилось осознанием ошибки: я не собиралась ничего выуживать или спрашивать, не планировала тратить время и мучить. Я нырнула вслед за чужим сознанием в самую глубь, туда, куда Аарон, желая защититься, сам показал мне дорогу.

Я редко использовала эту грань своего дара на посторонних — не было необходимости, да и друзья всегда берегли меня и старались справляться сами. Сейчас же я обязана была понять, что заставило прослужившего столько лет в Дознании человека, который и видел-то меня всего пару раз, так стремиться меня убить. Я не собиралась об этом спрашивать — я слой за слоем потрошила чужую личность, перебирала воспоминания, добираясь до того момента, когда все началось.

Через два с половиной часа Томас вынес меня из камеры на руках.

* * *

— Я же просил не перестараться, греза, — в который раз проворчал палач, забирая у меня очередную чашку. Пока я пребывала в полузабытье, сортируя и раскладывая по полочкам все, что выудила из головы Аарона, Том успел донести меня до своего кабинета, усадил в кресло, пробежался до лаборатории Леи за восстанавливающими элексирами, залечил рану от своих клыков на руке и дважды прочитал нотацию о недопустимости моего поведения. Я не возражала — забота была приятна, а голос Томаса как фоновый шум не позволял мне окончательно провалиться в чужие воспоминания. Тем более что мои усилия не пропали даром, о чем я и поспешила сообщить.

— Сообщника у Аарона не было, как и никого, с кем бы он делился своими планами или мыслями, — обрадовала я палача, прерывая очередной монолог на тему своей безрассудности. Эта информация была самой ценной из всего, что я выудила из чужой головы: отсутствие сообщников гарантировало, что наш секрет в безопасности, а охота на меня не продолжится.

— Отлично, больше камер свободными останутся, — сразу понял меня Том. — Что-то еще интересное?

О, да, я действительно не зря копалась в мыслях убийцы. Кто бы мог подумать, что охотился он вовсе не на Ночной Кошмар?

— Лерею Норрей помнишь?

— Что-то знакомое, — Томас нахмурился, вспоминая. Впрочем, за палачом раскрытых дел числилось куда больше, чем за мной, не удивительно, что часть их со временем стерлась из памяти.

— Любовница Ирги Тэйна, цветочного убийцы, — напомнила я.

— Точно, этого эстета я вряд ли забуду, — сразу вспомнил нужное дело палач. Это было одно из тех расследований, которыми, по-хорошему, должно было заниматься Управление порядка, но в Смуту следователи управления — те немногие, кто пережил первые, самые кровавые недели после переворота — представляли собой жалкое зрелище. Людей не хватало, а те, что оставались, с разгулом преступности справиться были не в состоянии и больше заботились о собственном выживании. Эстетом Иргу Томас назвал не зря — в поздние годы Смуты, когда на смену хаосу и бесчинствам пришло время более организованных и осторожных преступников, в Родене стали находить убитых женщин с бутонами во рту. Тэйн похищал своих жертв, несколько дней насиловал и издевался, затем душил и оставлял тела в людных местах города с цветком в зубах — каждый