– Я не цыганка, гадать не мастерица. Может, самиобъясните?

– Может, – кивнул он. – Ты угощайся, будь какдома. Если надо чего, только скажи. Может, коньяк?

– Ого, – усмехнулась я. – Неужтоинтересовались моей особой?

– А как же. Человек я любопытный. И в моем положениигрех этот извинителен. Чем еще заняться инвалиду, как не чужими секретами? Вотсижу, точно паук, и сплетни собираю. Словечко там, два здесь, так жить веселее.

– Должно быть, вы хорошо знали погибших на Катинской?Они ваши друзья… или соратники… Не знаю, как выразиться, чтобы вас не обидеть.

– А ты не бойся, я не обидчивый.

– Думаю, ласковым интонациям в вашем голосе доверятьособо не стоит. Человек вы опасный.

Он засмеялся.

– Я был опасным. Пока на ногах стоял. Был да весьвышел. Теперь живу пенсионером. Хорошо, Мишка рядом. Славный парень.

– Он ваш родственник?

– Вроде того. Помру, хоть будет кому добро завещать. Изло тоже.

– Не очень весело звучит. – Я отставила чашку ипосмотрела на хозяина. – Может, скажете, зачем позвали? Неужто чай пить?

– Я ж тебе говорил: любопытный я. Очень хотелось натебя взглянуть. Слух прошел, ты вроде людей расспрашиваешь, узнать чего-то хочешь.А вот зачем?

– А зачем мне вам об этом говорить? – пожала яплечами и стала смотреть на клумбу возле веранды – ухоженную, радующую глазпестрыми цветами.

Яков Васильевич довольно хохотнул.

– В самом деле, зачем? Но ты все-таки расскажи…

Я покосилась с удивлением, а он продемонстрировал вширочайшей улыбке все свои золотые зубы.

– Вы ведь знаете, кто мой муж? – помолчав,спросила я.

– Конечно.

– Его арестовали в ту ночь, когда расстреляли вашихдрузей на Катинской. Что-то странное произошло тогда… Объяснять не берусь, ноэто как-то связано. Кто-то расправился с вашими друзьями и подставил Илью.Кто-то, кому очень хотелось разом избавиться от всех конкурентов. Думаю, этоодин и тот же человек или люди. Серьезной критики сказанное мной, возможно, невыдерживает, но я доверяю интуиции…

– Ясно, – кивнул Яков Васильевич, глядя на меняочень внимательно и без улыбки. – Ну и что ты узнала?

– Да почти ничего, – пришлось сознатьсямне. – Правда, появились свидетели, которые видели убийцу Андрея, хотя…

– Я понял, – кивнул он. – Свидетели, конечно,сразу сыграли в ящик?

Я посмотрела ему в глаза, подумала и кивнула.

– Ты ведь рассказала о них своему менту, я имею в видуДерина Всеволода Павловича?

– Послушайте… – нахмурилась я, он хохотнул и махнулрукой:

– Мент продажный. Сволочь редкая. Склизкий, как червяк,и подловить его непросто. Хотя пытались.

– Вы хотите сказать, что расстрел ваших друзей – делорук милиции?

– Не той милиции, что ты имеешь в виду. Кто-то оченьхитрый стоит за всем этим.

Я налила еще чаю и стала размешивать ложкой песок, ложкабилась о тонкие фарфоровые стенки, противно звеня, а я этого не замечала.

– Вы знаете кто?

Он засмеялся:

– Нет. Я тебе больше скажу. Никто не знает.

– Вам не кажется это странным? – усомниласья. – Конечно, я не специалист по криминалу, но здравая логикаподсказывает: кому-то было выгодно это убийство, и после него этот человекзаметно преуспел в делах.

– То-то и оно. Его нет. То есть никто не знает, что онотакое, где находится и с чем его едят.

– А пытались узнать?

– Само собой. Может, и узнавали, но донести до прочихэту радостную весть не успел никто, что-нибудь обязательно случалось по дороге.

– Но ведь это невероятно, – хмыкнула я, подумав: ачто, если сидящий передо мной человек попросту псих?

Точно прочитав мои мысли, он ответил:

– Я не чокнутый… Пять лет назад в городе были двереальные силы. Для простоты назовем их стариками и молодежью. Стариковобъединяло подобие закона, хлипкое единство – и все же… Молодняк старалсякаждый для себя. В целом соблюдалось равновесие, и никто не рисковал егонарушить. И вдруг этот расстрел. Тебе трудно представить, что это значилотогда… и что за человек мог отважиться на такое… А потом пошли вовсе чудныевещи: никто не понимал, что происходит. Людям звонили по телефону, объясняли,что они должны делать, а если они отказывались, то очень быстро умирали. Запервые полгода погибли шестнадцать человек, это только из тех, кого я знаю,всякая мелочь не в счет. Еще семерых посадили – и всех по липовым обвинениям.

Кто-то стряпал дела, как бабка блины в Масленицу…

– И не осталось никого, кто бы мог разобраться во всемэтом? – подсказала я.

Он засмеялся громко и зло, посмотрел на меня и откинул пледв сторону.

– Я пытался.

Натолкнувшись взглядом на аккуратно сложенные пустые штаниныпижамы, подколотые булавками, я поежилась, а он весело добавил:

– Мне повезло, так повезло, что и поверить трудно.Машина разлетелась на куски, четверых парней в окрошку, а я жив остался. До сихпор не могу поверить. Поневоле начнешь богу молиться.

– После этого вы больше не проявляли любопытства?

– После этого я стал пенсионером. Живу с внучатымплемянником на даче, молоко пью, со старушками в лото играю, птичек слушаю ирадуюсь жизни…

– А меня позвали, чтобы доброе дело сделать,предупредить: то, что я ищу, ужасно и опасно и оставит меня без головы.

Он опять засмеялся, но теперь уже тише и спокойнее.

– Я не такой добрый.

– Слава богу, – вздохнула я. Его рассказ произвелвпечатление, но в нем не было никакого намека на происшествия той ночи, аименно это меня интересовало больше всего.

Мы помолчали, я выжидательно смотрела на хозяина, онулыбнулся и заявил:

– У тебя получится. Вот увидишь.

– Что получится? – не поняла я.

– Разобраться. Я людей нутром чую, у тебя получится,можешь мне поверить. – Тут он возвысил голос и позвал: – Миша!