– А что ж ты лилипутку выбрал? Или нормальная баба на тебя не позарилась?

– А мне маленькие сильно… это… импонируют! Они азартные.

– Ну, а вдруг она стервой окажется? Что же это ты – как в омут головой? Р-р-раз – и сразу в дом!

– Риск, сама знаешь… Вот так рискнешь – и будешь счастливым всю жизнь. С тобой я, между прочим, тоже сильно рисковал.

– Ко мне ты подольше присматривался! Ну, хоть познакомь нас…

– Н-да… – впал в затруднение дед. – О! Флора! – еще одно имя античной небожительницы всплыло в памяти Федора Игнатьевича.

– Чего-о-о? Флюра?

– Флора, говорю! Богиня цветов всяких.

– Ну, тогда уж Фрося, буду я еще со всякой нерусью мужика делить.

– Вот, Фрося, а это моя дражайшая половина, Зинаидой ее зовут, но для тебя она, конечно, Григорьевной будет, поскольку в бабушки тебе годится.

– Эх, Фрося, и где же были твои глаза, что ты со старым пнем связалась, который в дедушки тебе годится? Он тебе, небось, наплел, что еще хоть куда? Что с ним еще очень можно… поговорить… на лавочке о погоде?

– Видишь, Фрося, с какой ехидной живу? Ну, слезай, дорогая, приехали!

* * *

Романцов видел, что разговор не клеится. Зинаида Григорьевна все хлопотала по кухонному хозяйству, потчевала холодным домашним квасом с плавающим в кружке листочком мяты. Федор Игнатьевич с неохотой повторил то, что Игорь уже знал из осеннего доклада участкового, ссылался на Чернова – уж больше Николая кто сможет рассказать о его друге! Да он и в самом деле много не мог рассказать по причине тогдашнего своего отсутствия, а пересказывать слухи да предположения – это не по его части, это – к бабам.

– Федор Игнатьевич, я вас, наверно, от какого-то дела отвлек? – смиренно спросил старший лейтенант.

– Какие у старичья дела? Дела – это у вас!

– От рыбалки ты, сынок, его отвлек, – съябедничала Зинаида Григорьевна. Сосед на лодку позвал, он два дня собирался!

Романцов осознал, какая жертва была принесена в его честь, сам был заядлым рыбаком. Можно сказать, сакральная!

– Простите, ради бога! Я же не знал про ваши планы.

– Да ладно, проехали, – смягчился дед. Доброе-то слово и кошке приятно!

Проводив полицейского, дед вернулся в кухню, где Зинушка шинковала капусту на борщ, попил кваску и сказал в пространство:

– В собственном доме от стукачей проходу нет!

– И про что ж такое важное я настучала? От закона нельзя ничего скрывать! – возразила жена. – От этого бывают большие неприятности. Тайное всегда становится явным! – добавила с важностью.

– Это ты где же такое слышала? Только не говори, что сама придумала!

– Ты чего ж не сказал, что Сергей к Наташке похаживал, а она к нему?

– Это дело не мое. Пусть Катька рассказывает. И какая тут связь – между Серегиным исчезновением и тем, что они с Наташкой похаживали друг к другу? Стану я чужое белье полоскать!

– А и правда, – согласилась жена, поразмыслив. – Да и похаживали-то они, не таясь, белым днем, у людей на виду. Может, там ничего и не было.

– Уж коли было бы, Катька б знала и тебе бы все равно проболталась.

…Романцов, выйдя от Любимовых, постоял минутку, задумавшись. С Шурмановой он уже успел встретиться, но и там ему не слишком повезло, единственное, что он узнал нового, – Сергей Бельцов накануне отъезда приходил попрощаться, как делал всегда. Значит, скорее всего, все же уехал и сгинул на просторах Родины…

А Федор Игнатьевич, проводив старшего лейтенанта, водрузил на стол, стоявший во дворе под раскидистой старой яблоней, Фросю, критически осмотрел и решил заняться ее косметическим ремонтом, то есть в какой-то степени стать скульптором, как в радио-спектакле. Не то чтобы он верил в то, что Фрося оживет, но хотел вернуть ей былое совершенство. Развел гипс погуще (купил как-то по ошибке вместо извести, а вот же и пригодилось!), сначала восстановил нос, потом подправил поврежденные части тела. Через забор покричал соседку.

– Вера! Ве-е-рка! Ты дома, что ли?

– Чего тебе, Федор Игнатьевич?

– Степан вернулся?

– Уже на берегу, звонил, скоро будет. Говорит, удачно порыбачил. Да ты не расстраивайся, он рыбой поделится. Ты чего хотел?

– Была мне нужда в твоей рыбе! – фыркнул дед. – У тебя старая помада какая-нибудь есть, ненужная?

– Какая помада?

– Ну, губы красить!

– А зачем тебе?

– Бабку свою хочу разрисовать, – раздраженно ответил дед. – Совсем стала никудышняя. В телевизор глянешь – такие красоточки! А тут утром глаза откроешь – и скорей опять закрываешь, чтоб не видеть!

– Да ты совсем, что ли, спятил?

– Так есть или нет?

– А что ж ты для такого святого дела сам не купишь? Денег жалко?

– Может, и куплю. Но надо же посмотреть на первоначальный результат. Какой ей цвет пойдет!

– Ты бы уже прямо к косметическому хирургу ее вел!

– Яйца курей учат!

Вера вынесла два тюбика.

– Вот, розовая перламутровая и бордовая, она без блеска. Но у них срок годности истек.

– Сойдет! У бабки моей срок годности давно истек.

«Старый пердун!» – подумала нелицеприятная Вера, а вслух спросила:

– А сама-то согласна? Или к стулу привязывать будешь?

– Там само дело покажет. Но, если кричать станет, ты не переживай.

«Господи, что он задумал?» – слегка затревожилась Вера, и полдня крутясь в женской коловерти, все ловила чутким ухом доносившиеся с соседнего двора звуки.

Отреставрированная Фрося выглядела, на взгляд Игнатьевича, куда более привлекательно. Брови он насурьмил ей черным карандашом, розовой помадой навел нежный румянец, бордовой накрасил губы. Разбирая хлам, он обнаружил в одном из пакетов Зинушкин парик – в свое время была та еще модница! Игнатьевич тогда долго вертел его в руках в сомнении, но решил пока не выбрасывать, авось еще пригодится – для огородного пугала, к примеру. Как чувствовал! Парик, в свалявшихся локонах, богине оказался к лицу, подошла ей и дочкина кофточка девичьих времен, беленькая, в черный горох, с длинным рукавом, найденная в другом пакете: в него складывалось старье на тряпки. Оттуда же выудил дед и юбку – длинную, пеструю, цыганской расцветки. Приодетую Фросю поставил в старое кресло, что стояло возле стола – получилось, как будто сидит женщина нормального роста, только безногая – от пояса юбка свисала тряпочкой до земли. Эта беда была поправимой. Нашлось в хозяйстве старое шерстяное одеяло, Игнатьевич скатал его валиком и засунул в юбку. Теперь Флора натурально сидела, а для большей реалистичности дед подсунул под юбку тапки, так, чтобы только носы торчали. Отдыхает женщина, руки за голову закинув – притомилась! Полюбовавшись на свою Галатею, дед пошел за супругой – смотрины Фросе устроить.