– Ну, как? – скромно спросил, хотя заслуженная гордость творца так и перла из него.

Супруга молча повернулась и ушла в дом. «Ревнует, что ли?» – озадачился дед. Но Зинаида Григорьевна скоренько вышла, неся в руке широкополую соломенную шляпу, в которой в огороде иногда работала, и водрузила ее Фросе на голову. Окинув соперницу критическим взглядом, слегка сдвинула шляпу набекрень.

– Курица-фифа! – сказала ласково, и дед понял, что Фросе нашлось местечко в сердце Зинушки. Если даже она и оживет, они поладят.

– Может, и фифа, но уж никак не курица!

– Больно белая.

– Зато ты прямо копченая!

– Ее бы в огород на целый день, да без шляпы, сразу копченой стала бы.

– Не, к белокожим загар не пристает. Сварилась бы.

– Барыня какая!

* * *

Ближе к вечеру Игнатьевич вышел за двор, посидеть на лавочке – людей посмотреть и себя показать. Недолго посидел, как с Кавказской вывернули на Заречную три новых знакомых – две Людмилы и Зоя. Потоптавшись немного, свернули к нему.

– Добрый вечер, Федор Игнатьевич!

– Здравствуйте, красавицы! Никак, задаток за дом принесли? – съехидничал дед.

Бабенки засмущались

– Мы гуляем, вот до Волги решили пройтись, кошкам рыбки на берегу у рыбаков купить. У них, вроде, подешевле.

– Вас увидели – решили подойти, поздороваться.

– Да, раньше родители хорошо детей воспитывали, учили стариков почитать, не то, что нынешние!

– Ну, какой вы старик, Федор Игнатьевич!

– А кто же? Молодого вы разве б стали за нос водить! А старпер из ума выжил, что с него взять! А я и повелся, уши развесил! – со слезой в голосе вымолвил дед.

Бабенки засмущались еще больше, особенно одна, средняя по размеру и объему, Зоя, – та прямо заполыхала румянцем. «Надо же, – про себя подивился дед, – в возрасте, а краснеть не разучилась!»

– Мы вам хоть сейчас правду расскажем!

– Валяйте, – усмехнулся дед, – тем более, что я про вашу правду уже от Катьки Мокровой в курсе. Буду сравнивать, кто больше наврал. А я уже шустовскому сыну позвонил, мол, вроде покупательница нашлась.

Тут даже главная у них, самая большая, ягодка Мила, зарумянилась, а маленькая, Люся, уничтожающе на нее взглянув, процедила:

– Тайное всегда становится явным!

Федор Игнатьевич лишний раз убедился в том, что у баб налицо – стереотип мышления: не далее как сегодня утром он это уже слышал. Правда, формулировка его отличалась от салимгареевской, поскольку с основами психологии он не был знаком. В его трактовке это звучало так: мысли у баб, как и у дураков, сходятся. И еще дед понял, что единства в этих бабьих рядах нет.

Ну, ладно, – смилостивился он, – чего тут на миру сидеть, пойдемте, с бабкой поздороваетесь, она вас кваском холодным угостит.

Филя высунулся, было, из-под крылечка, продемонстрировал бдительность, лениво сказав «гав», но, узрев за спинами женщин хозяина, захлопнул пасть и вернулся в райскую прохладу. В глубине двора, под раскидистой яблоней, стоял стол, вокруг него – три разномастных стула и кресло, в котором в одиночестве сидела маленькая женщина в широкополой шляпе. Хозяин почему-то не повел вновь прибывших гостий к гостье, ранее прибывшей, а направился к кухне. Женщины, проходя мимо, издали кивнули, как того требовали приличия:

– Здрасьте!

Незнакомка не прореагировала. «Задремала, что ли? В какой неудобной позе! – подумали подруги. – Поди, руки затекли».

– Вот, Григорьевна, – насмешливо сказал дед, – давешние покупательницы. Передумали у Шустовых дом покупать, им теремок больше нравится.

– Угомонись уже, – отмахнулась Зинаида Григорьевна. – Проходите, милости просим!

– Мы повиниться пришли. Так неудобно все получилось!

– Да ладно вам! В чем там виниться! Похоже, вы выдумщицы, с моим дедом одного поля ягоды. А гость-то ваш скоро приедет?

Подруги не удивились бабкиной осведомленности – Катя поработала!

– Вряд ли скоро, в больницу попал с остеохондрозом.

– Ох, эта беда мне знакома! Так вам теперь и нет надобности – в терем попасть?

– Да все равно хотелось бы, снаружи-то мы его посмотрели, а как внутри?

– Ничего особенного, дом как дом, для житья строился. Вся красота – снаружи, – говорила Зинаида Григорьевна, ставя на стол двухлитровую бутылку кваса из холодильника и чашки. – А может, окрошки холодненькой?

– Нет-нет, спасибо!

– А вам самой в доме бывать приходилось?

– Бывала, конечно, хоть и не часто, тетка Лиза женщиной доброй была, но не слишком гостеприимной. Да и кто мы ей были? Так, соседи. Разве что по хозяйственной надобности я к ней забегала изредка.

– А что она была за человек? Вот ведь жизнь одна прожила, верность Никите сохранила, бедовала, наверно?

Чуть оправившись от смущения, Мила вернулась на круги своя.

– Да не сильно и бедовала. Жила одна, детей не было, голова не болела, чем их накормить да во что одеть. Работала на рыбозаводе, на разделке рыбы, голодной не сидела, да еще и шила немного. Не белошвейка, но женщины с ближних улиц несли ей свои отрезы – сшить платье или халат. А уж верность Никите сохранила, да, не каждая заживо себя похоронит, особенно в нынешнее время.

– Они ж, наверно, венчанные были? – потихоньку подводила Мила хозяйку к сути проблемы.

– Ну, а как же! Кольцо обручальное не снимала. Уже перед самой смертью Анне отдала, в последний ее приезд. Аня показывала. Она и брать его не хотела, но свекровь сказала, что там им с Никитой кольца не нужны, а здесь оно Анечке или Сереженьке еще может пригодиться. Только просила, если вздумают продать, чтоб переплавили.

– Почему?

– На кольце имена их были выгравированы – Лиза и Никита. Никита-то вместе со своим кольцом сгинул, может, в земле лежит вместе с ним, а может, до сих пор в семье какого-нибудь мародера хранится как семейная драгоценность.

– Так кольцо Сергей носил?

– Кольцо-то носил, да только свое, сейчас кольца другие: и потоньше, и проба другая, да и размер побольше – мужской-то палец толще женского. А у Сереги ручища была ого-го! И с Лизиным колечком что стало – кто ж его знает! Плохая примета – чужие кольца носить!

Все, что Милу интересовало, она узнала. Пора было и честь знать. Дамы заспешили, отказавшись от чая и поблагодарив за квас. Выйдя за порог, обратили внимание, что спящая гостья даже позы не изменила.

– Какой глубокий сон у вашей гостьи, – заметила Люся. – Как после снотворного.

– А она вообще жива? – обеспокоилась Зоя.

Зинаида Григорьевна крякнула, Федор Игнатьевич ответил важно: