У бара несколько человек ждали своей очереди. Кто-то окликнул барменшу, чтобы она приняла заказ. Она с напряженной улыбкой повернулась к посетителям. Тип у барной стойки заметил перемену в ее настроении и принял такой вид, будто просит прощения. Он заказал еще пива. Барменша сухо и сдержанно обслужила его, а он демонстративно дал ей чаевые.

– Спасибо, – сказала она.

Он опустошил свою пинту за пару глотков, встал с барного стула и направился в туалет. Вернулся, взял куртку и ушел.

Спустя несколько минут он побрел прочь с Динсгейта. Его пошатывало, но, похоже, он соображал, куда и зачем идет. У трамвайной линии он остановился. Я думал, что он вот-вот обернется, однако продолжал идти за ним. Он сощурил глаза, огляделся, заметил темный переулок справа и шагнул в него, на ходу расстегивая ширинку.

Я свернул следом. Он дошел до середины переулка, привалился к стене и начал ссать. Он не слышал, как я подошел, и не видел меня в темноте. Удар сбил его с ног, струя мочи взметнулась, забрызгав ему брюки. Я пнул его что было сил, потом еще раз, еще и еще, пока не заболели ноги и щиколотки.

Потом я вернулся в «Рубик» и напился джина с тоником так, что не мог выговорить ни слова. Помню только бокал с полукружьем лайма, похожим на ярко-зеленую безумную ухмылку.

Проснулся я, как ни странно, в своей постели. Лежал ничком. Голова превратилась в матрешку. Будто у меня было сразу шесть черепов, один в другом, и они оглушительно тарахтели, стоило чуть пошевелиться или о чем-то подумать. Я долго не мог перевернуться на спину и открыть глаза.

Наконец открыл. И вздрогнул. Надо мной склонились двое. Лэски и Риггс. Лэски выглядел прозрачным даже в полутемной комнате. Риггс маялся похмельем. Я боялся представить, что они думают обо мне. Оба ухмылялись. Лэски швырнул мне рубашку:

– Проснись и пой, красавчик!

Голос не спешил ко мне возвращаться.

– Вы не имеете права… – просипел я.

– У тебя дверь нараспашку.

Вполне возможно. Я не помнил, как добрался до дома.

– Мы подождем в гостиной.

Они вышли из спальни.

Я медленно встал с кровати, оделся и присоединился к ним. Они расхаживали по квартире, изучали все, что лежало на виду, тыкали во вспоротый диван. Повернулись ко мне с ехидными улыбками на лицах. Молчали.

– Кэт, – начал я. Голос дрожал. Не с похмелья. От страха. – Вы что-то нашли…

– Там нечего находить, – сказал Лэски. – А ты заставляешь полицейских тратить время понапрасну.

– То есть?

– Ты ее в «Рубике» в последний раз видел? – спросил он.

– Да.

– С Шелдоном Уайтом?

– Да…

– Ну так она и ушла с ним. Добровольно.

– Что?

Он подавил зевок.

– Ее видели.

– Кто? Что говорит Паррс?

– А то и говорит, – вмешался Риггс. – Мы же здесь, видишь?

– А вот ты завелся так, что едва не угодил в тюрягу, – сказал Лэски. – С чего бы это?

– Она связана с Зейном Карвером.

– Рассказывай.

– Я не так много знаю.

– А мы другое слышали.

– Скажите, что с Кэтрин, – попросил я.

– С чего ты взял, что мы из-за нее пришли?

Я не ответил.

– Где ты был в пятницу вечером?

Теперь они стояли по бокам от меня. Лэски отступил на шаг, чтобы свет попадал мне в глаза.

– Какой сегодня день?

Оба рассмеялись. Риггс покачал головой:

– А правда, какой сегодня день?

– Да нас тут всех отстранять надо, – сказал Лэски. – Воскресенье, приятель. Двадцать девятое ноября. Где ты был в пятницу вечером?

– В «Рубике». И вчера тоже.

– Угу. – Лэски кивнул напарнику. – Значит, это не он.

– Что-то теряешь, что-то находишь, – сказал Риггс. – Уж извини, что отняли у тебя время.

Оба направились к двери.

– Кто-нибудь может это подтвердить? – бросил Лэски через плечо.

– Обслуга в баре. Десяток посетителей…

– Дело в том, – сказал он, оборачиваясь, – что один из этих посетителей пил себе спокойно свою пинту в «Рубике» в пятницу.

– И?..

– Ушел после шести, а какой-то ублюдок его избил, – продолжил за него Риггс.

Лэски улыбнулся.

– А человек просто шел на трамвайную остановку.

– Говорю же, я был в «Рубике».

– Допустим, не в «Рубике», а рядом с «Рубиком». Свидетели утверждают, что ты вышел почти сразу за ним.

– А, типа дело ясное?

– Не ясное, а темное, – сказал Риггс, делая шаг ко мне.

– Но бывает, что мы можем его прояснить, – сказал Лэски. – Закон – еще не самое страшное, Уэйтс.

Я посмотрел на него:

– А что страшнее?

Он не ответил.

– Приходите, как отыщете доказательства. Где дверь – знаете. У меня открыто.

Я вернулся в спальню. Сел на кровать. Меня мутило. В коридоре послышались затихающие шаги. Звяканье мелочи в карманах.

– Мы тут ничего не трогали, – заявил Риггс и нарочно пнул дверь.

Я подошел к окну, поглядел, как они садятся в машину. Потом направился к двери, закрыл и запер ее на замок. Вернулся в постель и попытался обо всем забыть.

Не получилось.

Джоанна Гринлоу. Изабель Росситер. Кэтрин, Сара Джейн. Они не шли у меня из головы. Я представлял, как они смеются, хмурятся, умирают. Встал, пошел в ванную, достал пакетик спидов. Смыл их в унитаз и вернулся в комнату. Сел на вспоротый диван. И заставил себя думать.

Я завел будильник на семь, но проснулся раньше и лежал, дожидаясь, когда он зазвонит. Понедельник. Последний день ноября. Я встал, побрился, принял душ и оделся. Достал черный костюм и отгладил белую рубашку. Нашел узкий черный галстук, завязал его и впервые за много дней посмотрел на себя в зеркало.

Жаль, что нельзя отгладить лицо.

Недели недосыпа и нездорового образа жизни придали коже землистый цвет, глаза ввалились, взгляд стал жестче. Я начистил ботинки, глубоко вдохнул и вышел на улицу. Погода была зябкой до дрожи, будто планете хотелось стряхнуть нас всех с себя.

На противоположной стороне улицы стояла машина. Все тот же «БМВ», сияющий черной краской и хромом. Я пошел в другую сторону. Мотор завелся. Под колесами зашуршал гравий. Машина медленно ехала по дороге, не обгоняя меня.