постаревшего и погрузневшего Дениса Давыдова из известного художественного фильма советской эпохи и, возможно, именно поэтому сразу вызвал у Петровича некую внутреннюю симпатию. Был он краснолиц, что глаголило скорее о трепетной дружбе с Бахусом, чем о реакции на ветер и холод, кареглаз, орлобров, остер на язык и боек даже в столь примечательной компании. Что, собственно говоря, не удивительно для человека с такой родословной и биографией.

Правнук турчонка, полоненного при взятии генерал-аншефом Паниным крепости Бендеры и ставшего знаменитым фаворитом императора Павла I, внучатный племянник героя Бородинского поля, в молодости поучаствовавший в Крымской войне и почти пять лет проведший в яростных сшибках с горцами, граф был личностью неробкого десятка, да и за словом в карман не лез.

Слово это, как правило, свидетельствовало как о недюжинном уме и эрудиции своего хозяина, так и об органически неотделимом от них крепком армейском юморе. Но разве можно было ждать иного от человека, с шашкой и револьвером прошедшего «кавказские университеты», а после с похвальным усердием исполнявшего обязанности военного агента в Лондоне, шефа жандармов в Русской Польше и нижегородского губернатора?

Кроме Кутайсова и его благоверной Ольги Васильевны, урожденной Дашковой, в юности фрелины императрицы Марии Александровны, к царскому застолью были званы члены Особого комитета по делам Дальнего Востока статс-секретарь Александр Михайлович Безобразов и Владимир Михайлович Вонлярлярский, а также представители городского бомонда. В число последних входили иркутский губернатор Моллериус, вице-губернатор Мишин, полицмейстер Никольский, начальник губернского жандармского управления полковник Левицкий и городской голова Гаряев. С женами.

Поскольку адмиралу Рудневу, повинуясь монаршьей воле, приходилось уже третий раз за месяц проезжать Иркутск, в большинстве своем совсем незнакомыми для него эти господа и дамы не были. Чего нельзя было сказать о двух колоритных личностях, мужчинах средних лет, сразу привлекших к себе внимание и которых он видел впервые.

По поводу одного из них память подсказку дала, но вот относительно второго, оказавшегося на дальнем от Руднева краю стола, статного, круглолицего и розовощекого, рассматривавшего царя и свитских с каким-то по-детски наивным и добрым взглядом светло-голубых глаз, ничего вразумительного на своем «харде» он не обнаружил. Однако тот момент, что присутствие этого господина явно не было приятным для генерал-губернатора, а в особенности для полицмейстера и жандарма, от Петровича не укрылся.

«С первым незнакомцем, даю девяносто девять против одного, все понятно: Дмитрий Иванович Менделеев. Но кто же его спутник, несомненно, приглашенный сюда самим Николаем? И почему от него корежит наших мундирных хозяев? Особенно косой взгляд полицмейстера красноречив… Ну, очень интересно. Тем более человек-то неординарный, раз уж прибыл вместе с самим главным ученым империи…»

Между тем после взаимных приветствий, поклонов-реверансов и провозглашенной Кутайсовым ритуальной здравицы государю императору, давшей гостям желанный шанс согреться, означенный император без промедления взял ведение застолья в свои руки. Прежде всего Николай с обворожительной улыбкой поблагодарил присутствующих дам за всемерную поддержку мужьям, в трудную для державы годину всецело отдающим себя многотрудной государевой службе. А также за их благотворительные дела в Иркутске и крае, пообещав свое финансовое участие в некоторых таких начинаниях, в первую очередь касающихся дела широкодоступного образования и просвещения.

Затем, извинившись за вынужденно короткое общение, вызванное имевшим место в Маньчжурии происшествием, царь особо остановился на важности соблюдения порядка и законности во время предстоящей демобилизационной кампании в армии и на флоте. Генерал-губернатору им была обещана действенная помощь армейского командования, которому поручено разместить в крупных городах по дистанции Великого Сибирского пути гвардейские гарнизоны.

Выслушав прочувствованные слова благодарности местного начальства, Николай поднял новую тему, обратившись к Кутайсову и Безобразову персонально. Им было объявлено, что адмирал Руднев с несколькими офицерами должен остаться в Иркутске, дабы встретить и сопроводить до Санкт-Петербурга статс-секретаря германского Морведа и его спутников, которые прибудут в столицу Восточной Сибири через два дня проездом из Циндао. Но остающееся до этого время Всеволоду Федоровичу и его подчиненным предстоит провести не праздно, им надлежит пообщаться с самыми успешными представителями краевых и городских деловых кругов: с купцами, заводчиками, золотопромышленниками, с владельцами и организаторами пароходных перевозок по сибирским рекам и Байкалу.

Интерес к ним у моряков сугубо деловой, поскольку адмирал Дубасов рассматривает Иркутск как индустриальный тыл Тихоокеанского флота и предполагает размещать здесь некоторые заказы Морского министерства. Причем не только по линии снабжения, но и по фабричному изготовлению узлов и машин, вплоть до маломерных судов.

В связи с этим важным обстоятельством самодержец попросил генерал-губернатора и чиновников ОКДВ не просто считать на это время Всеволода Федоровича и его сослуживцев своими дорогими гостями, но и оказывать им всяческое содействие в выполнении возложенного на них морским министром поручения.

– Ваше величество! Это огромная честь и радость для нас! Не извольте сомневаться: наши славные моряки исполнят наказ многоуважаемого Федора Васильевича в самом наилучшем виде! Но и на наше хлебосольное сибирское гостеприимство граф Руднев и его офицеры в обиде не останутся. – Кутайсов азартно воззрился на Петровича, после чего, браво встопорщив роскошные усы и вскинув правую бровь, заговорщически подмигнул Безобразову: – Не дадите соврать, а, любезный Александр Михайлович?

«Как-то уж очень по-ноздревски радостно он на меня зыркнул. Не было бы нам зело худо при тех конкретных формах гостеприимства, на которые явно намекает душка Павел Ипполитович и через все круги которого двоим господам экс-кавалергардам, без сомнения, пришлось в свое время пройти. Вон как глазенки-то зажглись у него! Боец с Ивашкою Хмельницким бывалый, по всему судя, причем не в гвардейско-кавалерийском шампанском стиле, а в самом что ни на есть ассамблейном, от Петра Алексеевича, что навсегда запомнился нижегородцам по ярмарочным чудачествам Кутайсова в бытность графа тамошним губернатором. Ох, бедная ты бедная, разнесчастная моя печень…»

Облаченный в безупречный светло-коричневый фрак с накрахмаленной манишкой и Владимирским крестиком в петлице, Безобразов, в чей адрес прозвучал вопрос Кутайсова, с бакалом шампанского в руке и таинственной улыбкой Джоконды, блуждающей на губах, энергично поднялся со своего места.

Одарив бархатно-шальным взглядом окружающих и с полупоклоном испросив у государя дозволения, статс-секретарь громко и пафосно провозгласил многословную здравицу. Краткий пересказ ее сводился к следующему: «Так, поднимем же бокалы за наших героев! За наших красавцев-моряков, чья стойкость и мужество отныне легендарны для всех не только на море, но и на суше. Не только в российских столицах, да во всяких европейских и американских заграницах, но и в нашей азиатской медвежьей глухомани!..»

Чем дольше, внутренне распаляясь, Александр Михайлович говорил, а говорил он звонким и прекрасно поставленным голосом, эмоционально, с яркой жестикуляцией, чуть покачиваясь на носках в такт своей речи, тем вернее Петрович приближался к ответу на навязчивый вопрос: «Кого же, черт возьми, этот велеречивый франт,