ли удивляться тому, что в нашей истории Александра Федоровна, задолго до возникновения «распутинщины», уже на дух не переносила большинство романовской семейки? Трусость, обман и предательство родни окружили их с Николаем не в 1917 году, а намного раньше.

Один лишь пример Николая Николаевича-младшего, будущего творца катастрофы русской армии в первые месяцы Великой войны, человека, в чью воинскую доблесть и личную храбрость царь наивно верил, чего стоит! Вместо принятия в 1905 году высших полномочий военного диктатора-усмирителя Николаша с револьвером в руке заставил своего растерянного племянника отречься от основ самодержавия: принять диктат бунтовщиков и согласиться на созыв законотворческой Думы без внятного избирательного ценза при выборах ее депутатов.

И пусть историки пишут, что его склонный к неврастеническим истерикам дядюшка, дескать, лишь угрожал самоубийством. Кто знает, что могло бы случиться, прояви Ники непреклонную волю, которой так ждала от него в критические моменты жена, а вместе с ней, урожденной немецкой принцессой, и вся вменяемая, более чем стомиллионная Россия? На кого в таком случае мог быть направлен ствол великокняжеского нагана?..

При всем при этом каждому первому из глав четырех великокняжеских ветвей представлялось, что содержание его семейства от казны маловато, а посему тот род войск, шефом которого он по праву рождения состоит на высшей, но безответственной по существующему законодательству должности генерала-инспектора, есть его персональное поле для кормления. Так же по-хозяйски вел себя по отношению к флоту и формально бездетный, но любвеобильный генерал-адмирал Алексей Александрович. Возможно, лишь чуть более вызывающе и эпатажно.

Демонстративное, наглое крысятничанье из казны посредством заказов кораблей и гаубиц «системы Кшесинской» у узкого круга инофирм, удовлетворяющих стандартам великокняжеского финансового сервиса, или нормальной логикой не объяснимая, десятками лет тянувшаяся зависимость всей русской кавалерии от монополизма частных задонских коннозаводчиков вызывали презрительную ухмылку западных журналистов. И форменно бесили русское офицерство, как и все прочее образованное сообщество, критически роняя в его глазах как престиж власти в целом, так и самого царя в частности. А ведь известно, что в России от неуважения к самодержцу наиболее активных слоев народа до цареубийства дорожка не очень и длинная…

Вот такими жизненными установками и повадками, в самом первом приближении, обладало то высшее общество, государственная элита, среди которой Рудневу предстояло вращаться как генерал-адъютанту государя императора, герою минувшей войны и лицу, облеченному ответственностью за строительство современного флота. И как, с некоторых пор, графу и просто весьма состоятельному человеку.

И все бы ничего – ведь наивным и доверчивым простачком Петрович не был, – вот только с какими восхитительными типажами ему предстоит иметь дело, он до недавнего времени еще до конца не осознал. Как было сказано, товарищ был мореманом, посему хитросплетения интриг и интересов камарильи, перманентно дерущейся за влияние на царя, а точнее, за собственный кусок затронной власти, его не интересовали в принципе. А страсти там кипели порой нешуточные, взять, к примеру, «дружеское соперничество» богатейших помещичьих семейств – Юсуповых и Воронцовых-Дашковых…

Увы, до недавних пор его познания на эту тему исчерпывались воспоминаниями о фильме «Агония» по мотивам романа Пикуля, где кто-то из князей Юсуповых, то ли по жизни слегка чокнутый, то ли чуточку голубой, участвовал в убийстве Распутина. И, положа руку на сердце, он сам себе признавался, что к вступительным экзаменам в такой «университет» не готов совершенно. – Однако время тянуть первый билет неумолимо приближалось…

* * *

Когда все трое устроились в покрытых натуральными мехами кожаных креслах вокруг курительного столика, двумя ножками стоявшего на краю огромной медвежьей шкуры с оскалившейся огромной головой – шедевром таксидермии, – дорабатывавшей свой век прикаминным ковриком, на несколько мгновений установилась тишина. Визави графа Руднева со знанием дела выбирали себе сигары, а он их обоих внимательно рассматривал, готовясь к неизбежной интеллектуальной схватке. Как говорится, «Ave, Caesar, morituri te salutant!»[3]

Увы, куча его знаний из будущего была сейчас абсолютно бесполезна, ибо про жизнь и повадки рядовых членов русского высшего света Петрович на самом-то деле не знал ни черта! Они его попросту никогда не интересовали. Поэтому единственной играющей стратегией в данной ситуации для него было как можно меньше говорить и побольше слушать. А еще периодически таинственно и многозначительно улыбаться. Трехорловые эполеты и ореол воинской славы должны, по идее, помочь сойти за умного. Но сначала хорошо бы врезать им по больному месту, конечно, если повод дадут…

– Вы разве не курите, ваше сиятельство?

– Бросил во время войны. Было чем взбодрится и без сигар, Александр Михайлович. И, пожалуйста, господа, прошу вас, давайте без чинов и титулов. Мы уже вполне знакомы, так что будьте проще, и люди к вам потянутся, как говорится… – Руднев улыбнулся самой обворожительной своей улыбкой, примерно такой, на какую однажды купился кэптен Белли, командир «Тэлбота». – Договорились?

– Примите искреннюю благодарность за столь великодушное и дружеское расположение к нашим скромным персонам…

– Хм… Да, полноте, любезный Александр Михайлович, про скромность-то мне говорить… – В только что доброжелательном, теплом взгляде адмирала внезапно блеснула хищная искорка, мгновенно полыхнувшая огнем холодной ярости. – Тут воюешь-воюешь, полтора года почти людей в парусину шьешь да за борт с баластиной на ногах спускаешь, а почему? За что? И кому благодаря, спрашивается? Чьей такой персональной… скромности?.. Не угодно ли вам, господа, будет узнать скромное мнение русского флота по сим… малозначительным вопросам, а?

Эта кровь – итог «виртуозности» нашей дальневосточной политики и ангельской «умеренности» коммерческих интересов в корейско-маньчжурских делах. Или думаете, господа, что на флоте и в армии не идут разговоры о том, что некие скромные персоны в неком Особом комитете, убедив в своей правоте государя, неуемной рьяностью своею и торопливостью всю эту бойню спровоцировали? Причем в тот именно момент, когда ни флот, ни армия наши к войне не были готовы…

Да-с, именно так… Что же не испугались, Александр Михайлович, самураи «одной мимики» нашей, о чем вы государю вещали? Когда бы удалось изловчиться, да протянуть без драки еще год-другой, достроили бы мы свои новые броненосцы, а англичане с германцами в клинч вошли из-за Новеллы к кайзеровскому Закону о флоте. И все!.. Тут и сказочке конец! Хотелось япошкам повоевать, да расхотелось. И боязно, и Лондон не велит-с…

Только не надо так на меня смотреть, господа. Ежели не я, то кто вам, ввязавшимся в большие политические игры, всю правду в глаза выскажет? А это вам не скачки в манеже. Ошибки политиков пострашнее выходят, чем ошибки врачей или офицеров. Врач не доглядит – и одна жизнь загублена. Офицер спасует или даст врагу себя обмануть – сотни, тысячи погибнут, может быть, десятки тысяч. Но если ошибется крупный политик, могут запросто умереть сотни тысяч