Шрифт:
Интервал:
Закладка:
78
Родошто, 8 januarii 1727.
Милая кузина, очень-очень сожалею, что вы опередили меня с новогодними родственными и дружескими приветствиями и поздравлениями: я должен был сделать это первым. И давайте не будем гордиться тем, что ваше опережение — определенный признак того, что вы чаще думаете обо мне и о моей нежной любви: допустить такого я не могу ни в коем случае. Ежели можно было бы как-то измерять любовь, то уверен: моя любовь весила бы больше вашей на сто фунтов. При всем том и вы, милая, заслуживаете похвалы, и я. Рыбы морские в том мне порукой, что раньше я не мог написать, потому как на море дули такие сильные ветры, что только рыбам и можно было плавать в море, а не людям. Я бы им, рыбам, и отдал мое письмо, но вы ведь живете на горе, они же не любят карабкаться на гору[282]. Что же касается ваших пожеланий, то я вам желаю того же, но вдвое больше, а кроме того, много-много сил, чтобы писать письма. Позавчера я, как обычно, приводил в порядок ваши письма, которые получал в начале каждого года. Что же до моих писем, то, ежели вы последуете моему совету, их надо сжечь или найти им какое-нибудь другое применение, мне все равно. Милая кузина, много ли ты получила подарков в первый день года? Не знаю, откуда взяли этот обычай французы, думаю, от древних римлян, потому как те дарили друг другу подарки в начале года, который был в первый день марта; обычай хоть и языческий, но приятный, особенно для того, кто подарки получает. У христиан сохранилось много языческих обычаев, и даже в христианской церкви видим мы такие обычаи, которые были оставлены прежними папами или епископами. Такой обычай — зажигать в церквах лампады и свечи; нет сомнений, поначалу это делали из необходимости, потому как в давние времена христианам приходилось приносить жертву в подвалах и тайных местах. Позже это сохранили как ритуал, — ведь свечи зажигали и перед древними царями, а когда древнеримский военачальник направлялся куда-нибудь, перед ним несли горящие факелы или огонь; рядом с усопшими царями и богатыми людьми также горели лампады. Еще и сейчас находят древние склепы, где рядом с гробом горит лампада; как могла гореть лампада столько столетий, этого сейчас никто не знает; но известно: как только такой лампады коснется свежий аэр, лампада гаснет. Масленица, которую мы празднуем с таким благоговением, тоже перенята у язычников. А вот откуда мы взяли водяной понедельник[283], скажите мне, милая? Или вот еще: во Франции, в некоторых департаментах, был обычай: ежели на земле какого-нибудь вельможи хозяйствовал дворянин, которого называли вассалом, то, когда этот дворянин женился, то первым с невестой ложился помещик[284], но только в камзоле и в сапогах, и ему можно было положить на постель только одну ногу и только на короткое время. Теперь этот обычай уже забыли, но помещику в день свадьбы посылают окорок. Ну, а это что за обычай: когда дворянин едет охотиться в угодья другого, то, сколько бы перепелов или зайцев он ни застрелил, их нужно отнести в дом помещика и там приготовить так, как условлено в договоре, ежели даже хозяина нет дома, а иначе охотник утратит все свое имущество. Знал я одного дворянина, который за подобную промашку несколько лет судился. Ах, милая кузина, может, когда-то я уже писал об этом, только не могу вспомнить; но знаю, и об этом еще не писал, что вчера у князя нашего была небольшая простуда. Надоело мне писать о всяких обычаях. Мой же обычай в том, что в десять часов я ложусь, а на другой день до половины шестого не открываю глаз. Сейчас уже десять, потому как я поздно взялся за письмо, и хороший обычай нарушать не стоит. А потому остаюсь покорный, послушный ваш слуга. Первое письмо, написанное в новом году, следует заканчивать как можно торжественнее.
79
Родошто, 15 martii 1727.
Кузиночка, письма твои я получил с большой радостью и нежностью. Только ты умеешь писать такими медовыми чернилами, больше никто. Да никто и не мог бы следовать примеру моей кузиночки, потому как в одном только нашем мизинчике ума больше, чем у других во всех костях. Мы тут живем тихо, проводим время, тянем время, как можем, всякое веселье обходит нас стороной. Да и зачем веселью дружить с изгнанниками, когда оно может найти других. У нас остаются только вздохи. Я уже столько вздыхал, что, кажется, другой аэр и не вдыхаю, всегда только тот, который весь состоит из моих вздохов. Коли Господу так угодно, пускай так и будет. Ты пишешь, кузина, чтобы я ответил на какие-то твои вопросы, и, чтобы провести время, задаешь мне много вопросов. Что за трудные задачи ты передо мною ставишь. Будь Константинополь безлюдной пустыней, я бы не спорил, но ты каждый день встречаешь там умных, знающих людей, — зачем же мне-то задавать эти вопросы? Да еще требовать, чтобы я не сердился. Да я и не смею сердиться, лучше подчинюсь, и пускай плохо, но отвечу. Эти глубокомысленные вопросы, если я правильно помню, таковы: всегда ли римский папа был главнее, чем константинопольский патриарх? Когда начинался Великий пост и надо ли было отслужить три мессы в ночь на Рождество, и с каких пор звучит в храмах орган? Я уж не удивляюсь, что ты задаешь эти вопросы мне: наверняка для того только, чтобы мне досадить. Но удивляюсь, откуда ты эти вопросы взяла.
Словом, мой ответ на первый вопрос короткий: по моему мнению, александрийский патриарх более ранний, чем константинопольский, и потому он должен был сообщать остальным патриархам, когда начинается Великий пост и когда справлять Пасху. И это он должен был сообщать им после Крещения, чтобы в восточных краях епископы в одно и то же время начинали пост и в одно и то же время справляли Пасху. Тогда не было столько календарей, как теперь. Но со временем императоры, особенно греческие, живя в Константинополе, поднимали
