кровать, возле нее было уже три стула, тумбочка и большой, с холодильник, агрегат с круглыми и квадратными окошками за стеклом. В них мелькали цифры, гуляли зеленые тоненькие полоски, пересекались между собой, танцевали, кружились, затихали, выстраиваясь в одну жирную линию.

Виктор прикрыл глаза, кажется, дремал. Это был уже не вчерашний заросший неопрятной щетиной, с беспокойным ежиком на голове, с глиняным лицом старик. На кровати лежал чистый блестящий утренним лосьоном, с наголо бритыми головой, щеками и подбородком спокойный мужчина. Что-то торжественное и загадочное было в его покое. Откинутая простыня открывала торс с упругими грудными мышцами, рельефные руки лежали вдоль туловища, по-прежнему привязанными жгутами к кровати. Силова это совсем не беспокоило, он готовился к путешествию в неизвестное. Сам он этого не понимал, но чувствовал, как чувствуют животные любое изменение в их жизни. Бритая голова Виктора была скреплена инопланетными присосками, наушниками, какими-то тоненькими иглами, прижатыми лейкопластырем к темени, вискам и затылку. От шеи вдоль скул металлический корсет проникал в уголки рта, отчего были видны ряды зубов, которые нежно сжимали полупрозрачную красную пластину из чего-то мягкого, упругого, напоминающего большую мармеладину, материала. Кроме умиротворенного Силова в комнате была красивая, почти седовласая женщина и вчерашний санитар. Женщина была в белом длиннополом халате и такого же цвета бахилах. Пальцы были затянуты в плотные резиновые перчатки. Женщина доставала из стеклянной баночки густой лосьон-гель и смазывала обильно перчатки и даже несколько раз лоб Виктора.

Санитар вышел и через несколько минут вернулся вместе с Бочаровым, Игнатьевым и еще кем-то — высоким мужчиной со шкиперской бородкой и очками, еще с каким-то, чуть ли не двойником профессора, только шире и выше, женщиной с папкой и совсем молодым человеком с пухлыми щеками и курносым носом. Все они были в белом с ног до головы, включая и полковника. Впервые за долгое время Игнатьев надел форму — кусочки погон, форменный галстук выглядывали из-под халата. В белом тряпичном пакете он держал фуражку.

Женщине с папкой и полковнику санитар поставил два стула в самом углу комнаты, красивая женщина уселась на третьем у кровати Виктора. Все смотрели на профессора. Прижавшись к стене и даже немного присев, Бочаров повертел головой с каким-то пустым взглядом, кивком указал на окно… Санитар закрыл его.

— С богом, — прошептал доктор, и красивая женщина торопливо, но ловко перекрестилась. Все замерли — женщина коснулась чем-то медицинским лба Виктора, тот дернул веками и приоткрыл глаза. Бочаров подошел к кровати, внимательно оглядел лицо Силова, обернулся к Игнатьеву, словно хотел еще что-то сказать, но передумал и кивнул санитару. Тот достал шприц, процедил его и, согнувшись над больным, уколол его в руку. Вытер ваткой след на руке, включил холодильник. Полоски забегали, заскакали — все уставились в маленькие окошки агрегата. Еще несколько секунд, и зеленые узоры застыли, включилась красная лампочка и какое-то новое окошко с мигающим нулем.

— С Богом, — еще раз прошептал Бочаров, уже не отвлекаясь от прибора.

II

Виктор вздрогнул от прикосновения чего-то холодного ко лбу и слегка приоткрыл веки. На него внимательно смотрела незнакомая женщина. Она была старше его, и намного, даже напоминала мать, когда та укладывала маленького Виктора и следила, заснул ли он. Женщина была очень-очень близко, Силов даже почувствовал ее дыхание. Он хотел что-то сказать, просто поздороваться, но в этот момент что-то противное ужалило его в руку. Виктор попытался согнать вредное насекомое. Но не смог ни повернуться, ни смахнуть другой рукой этого комара.

Странно, укус моментально прошел, и даже все тело так успокоилось, что захотелось спать. Силов закрыл глаза, не было никакой возможности удержать их открытыми…

Стало совсем темно, но не страшно. Виктор уже готовился заснуть, как что-то необычайно сильное взорвалось в нем, подбросило его, и в это мгновение стало очень светло, так ярко, словно солнце было совсем близко, смотреть на него было невозможно, оно слепило все вокруг себя. И не угасало, как это бывает со вспышками, оно выжигало все на своем пути, неслось куда-то. Силов почувствовал, что солнце схватило его, Виктора, и понесло с собой. Какой-то ветер тормозил полет, но солнце тащило и тащило его за собою. Еще один взрыв внутри груди или головы, понять было нереально, стало еще ярче, стало невыносимо горячо, хотелось кричать. В этом аду неожиданно взорвалось еще раз — Виктор сообразил, что его больше нет, он не может ощутить свое тело. Его не стало, ничего не стало… Взрывы кончились, а солнце постепенно тускнело и тускнело. Вот уже и глаза привыкли, только понять, как эти глаза смотрят без головы, неизвестно. То, что никакой головы у него нет, Виктору было ясно. Как нет ни ног, ни рук — ничего нет у него. Свет постепенно пропадал и как-то быстро превратился в белесое непрозрачное пространство. Виктор вспомнил — однажды он уже видел это. Совсем недавно — он помнил каждое мгновение прошлого события и сейчас испугался. Кажется, будет намного ужаснее, чем в прошлый раз. Но нет, ничего не происходило. Белесость исчезла окончательно, Виктор оказался в полной темноте. Никакого холода, жары он не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Показалось, что все остановилось навсегда… навсегда… навсегда…

Страха не было. А то, что было в сознании, невозможно назвать страхом. Это было небывалое ранее ощущение — ничего нет, вокруг ничего нет. Вообще ничего… Только он один, и все. Это понимание не давалось как страх, горе, отчаяние, вовсе нет. Казалось, что теперь так и останется — одинокое сознание в мире пустоты. Виктор хотел открыть глаза, закрыть — ничего не менялось, он не мог этого сделать. Совсем не понимал, что можно еще предпринять — никакое желание не поддавалось. Не было ни глаз, ни рта, ни ушей. Была беспомощность, и все.

Виктор стал вспоминать о боли, которая предшествовала этому ужасному покою. Он отчетливо осознавал, что боль могла, конечно, пройти, но теперь бы что-нибудь да болело, что-нибудь да и осталось бы в памяти. Нет, он не мог ничего вспомнить. Мысли не исчезали, они мелькали в Силове, он пытался зацепиться хоть за одну какую-нибудь из них — ничего не получалось. Отчаяние охватило Виктора, хотелось плакать, просто плакать, как плачут маленькие дети. Промелькнула еще одна мысль, которую Силов заставил остановиться и рассмотрел подольше. Он вспомнил, как в семь или восемь лет он во дворе с мальчишками делал скобочные пистолеты из доски и авиационной резины — тонкой и прочной круглой резины. Ему хотелось сделать даже автомат, тогда резина натягивалась бы сильнее